Каждый вечер одинокая Манечкина ложилась в постель и смотрела, как за окном блестит, переливается и дрожит, маня мимолетной, неисследимой, многообещающей пустотой ночной рекламы, навеки закованной в грозные, сырые своды мерзнущих в одиночестве на краю пропасти, у грани сырой помойной ямы небытия, чужая, неблагодарная, бегущая мимо, показывающая дерзкий, невоспитанный язык, изъеденный скарлатиной, как в детстве, когда лежишь и язык показать нельзя – бабушка заругает, жизнь.
Да, чужая жизнь манит, убегает, скрывается в глухих подворотнях затерянного в забытом шведами гнилом небе города, на его ледяных, навсегда покрытых ядовитой плесенью набережных, немо и грустно принимающих жестокие удары злой, непокорной, вздорной реки, безо всякой жалости затопляющей серый, гнилой, затхлый, пахнущий плачущим небом город.
А кому то удается покинуть этот город и наконец-то увидеть настоящее море, ведь большая вода, кажется, что и рядом, но это не море, а лишь то, что так на него похоже, а настоящее море похоже на черный шелк, гладкий и блестящий, так что купол неба, перевернувшись, отражен в зеркальном противокуполе воды: словно бы моря и вовсе не нет, а есть алмазная бездна, полная миллиардов огромных немерцающих звезд.
А тем кому не повезло, приходится каждый день ходить по унылым мостовым и смотреть на привычно-впечатлюящие красоты, на реку, которая вздымается, плещется и похотливо лижет эти самые, ледяные в своем страшном до обыденности одиночестве, мостовые, чтобы рано или поздно слизнуть со своей гранитной оправы последнее, что еще греет, взывает к жизни, к теплу, свету, солнцу, цветочным лугам и грозной любви: здесь ты жила, здесь тебя впервые целовал студент старшего курса, у которого изо рта нестерпимо пахло университетской столовой с ее плесенью и тараканами, здесь ты с чувством безответности наблюдала за цветочницами и их жертвами, с напускной щедростью расстававшимися с содержимым кошельков, здесь ты икала после ссоры с кем то уже забытым, на крохотном пятачке вздыбленного в слепое небо пространства и понимала: ты наверху разведенного моста, здесь ты, еще вчера, ходила и ждала кого-то, и вот тебя уже уносит хрустальная необходимость разведения мостов, и ты уже в выцветшем, моргающем от глухого безвременья небе, и хочется спрыгнуть, но нельзя – жизнь.
В такие ночи Манечкина тихо сопела в потолок, как тот безногий плюшевый заяц из далекого разноцветного детства, и ждала, что вот сейчас придут, распахнут окна и двери, выгонят сказочными полотенцами питерскую затхлость, обступят ее кровать, обсыпят переливающейся, яркой, праздничной, блестящей и играющей мишурой и скажут: все, теперь ты с нами, мы пришли к тебе играть. Но никто не приходил, не обсыпал и не звал играть, и Манечкина бессильно ворочалась до утра, томно возводила глаза к потолку, стонала и молила, чтобы все это закончилось, и заканчивалось: молочные берега, густые туманные реки плескались в темной комнате, и гранит кровати холодно принимал их отраву.
Когда Манечкина познакомилась с Верееиным, то была просто потрясена.
- У!- коротко восхитилась она и с тех пор навеки поселилась в гулких подземельях его таинственной квартиры, перевезла сюда свои : шпильки, гребенки, каблучки и зонтики, шляпки, вуальки, сумочки, цепочки, колечки и брелочки; теснящие сырые питерские бедра подвязки для чулков и сами чулки – таинственное переплетение сказочных нитей грозной судьбы, в которых Манечкина тайно, по ночам пыталась прочитать, разглядеть, раскрыть и узнать свою жизнь: будет счастье? Не скрывай! Нет, не будет, засыпай.
Примечание: В рамках спец-курсов по истории отечественной литературы студентам факультетов журналистики, случается, задают писать сочинения имитирующие тот или иной жанр и стиль. Пример сочинения в пост-модернистском жанре, частично копирующее стиль Саши Соколова и Татьяна Толстой.
Уникальной текста до публикации (на text.ru) - 94,31 %
Да, чужая жизнь манит, убегает, скрывается в глухих подворотнях затерянного в забытом шведами гнилом небе города, на его ледяных, навсегда покрытых ядовитой плесенью набережных, немо и грустно принимающих жестокие удары злой, непокорной, вздорной реки, безо всякой жалости затопляющей серый, гнилой, затхлый, пахнущий плачущим небом город.
А кому то удается покинуть этот город и наконец-то увидеть настоящее море, ведь большая вода, кажется, что и рядом, но это не море, а лишь то, что так на него похоже, а настоящее море похоже на черный шелк, гладкий и блестящий, так что купол неба, перевернувшись, отражен в зеркальном противокуполе воды: словно бы моря и вовсе не нет, а есть алмазная бездна, полная миллиардов огромных немерцающих звезд.
А тем кому не повезло, приходится каждый день ходить по унылым мостовым и смотреть на привычно-впечатлюящие красоты, на реку, которая вздымается, плещется и похотливо лижет эти самые, ледяные в своем страшном до обыденности одиночестве, мостовые, чтобы рано или поздно слизнуть со своей гранитной оправы последнее, что еще греет, взывает к жизни, к теплу, свету, солнцу, цветочным лугам и грозной любви: здесь ты жила, здесь тебя впервые целовал студент старшего курса, у которого изо рта нестерпимо пахло университетской столовой с ее плесенью и тараканами, здесь ты с чувством безответности наблюдала за цветочницами и их жертвами, с напускной щедростью расстававшимися с содержимым кошельков, здесь ты икала после ссоры с кем то уже забытым, на крохотном пятачке вздыбленного в слепое небо пространства и понимала: ты наверху разведенного моста, здесь ты, еще вчера, ходила и ждала кого-то, и вот тебя уже уносит хрустальная необходимость разведения мостов, и ты уже в выцветшем, моргающем от глухого безвременья небе, и хочется спрыгнуть, но нельзя – жизнь.
В такие ночи Манечкина тихо сопела в потолок, как тот безногий плюшевый заяц из далекого разноцветного детства, и ждала, что вот сейчас придут, распахнут окна и двери, выгонят сказочными полотенцами питерскую затхлость, обступят ее кровать, обсыпят переливающейся, яркой, праздничной, блестящей и играющей мишурой и скажут: все, теперь ты с нами, мы пришли к тебе играть. Но никто не приходил, не обсыпал и не звал играть, и Манечкина бессильно ворочалась до утра, томно возводила глаза к потолку, стонала и молила, чтобы все это закончилось, и заканчивалось: молочные берега, густые туманные реки плескались в темной комнате, и гранит кровати холодно принимал их отраву.
Когда Манечкина познакомилась с Верееиным, то была просто потрясена.
- У!- коротко восхитилась она и с тех пор навеки поселилась в гулких подземельях его таинственной квартиры, перевезла сюда свои : шпильки, гребенки, каблучки и зонтики, шляпки, вуальки, сумочки, цепочки, колечки и брелочки; теснящие сырые питерские бедра подвязки для чулков и сами чулки – таинственное переплетение сказочных нитей грозной судьбы, в которых Манечкина тайно, по ночам пыталась прочитать, разглядеть, раскрыть и узнать свою жизнь: будет счастье? Не скрывай! Нет, не будет, засыпай.
Примечание: В рамках спец-курсов по истории отечественной литературы студентам факультетов журналистики, случается, задают писать сочинения имитирующие тот или иной жанр и стиль. Пример сочинения в пост-модернистском жанре, частично копирующее стиль Саши Соколова и Татьяна Толстой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий