Историческая наука русского зарубежья. Проблема социализма на страницах журнала"Современные записки"

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 11 октября 2007
ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ. ПРОБЛЕМА СОЦИАЛИЗМА НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА "СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ"
Автор: М. Г. Вандалковская


Журнал "Современные записки" - один из самых крупных и долговременных эмигрантских журналов. Он выходил в Париже в 1920 - 1940 гг. "В зарубежной русской журналистике, - писал М. Осоргин, - есть свой классик - "Современные записки". По долголетию, по составу ближайших сотрудников, по терпимости и бесстрастию, вообще по солидности и маститости - журнал без соперников" 1 . И действительно, среди многочисленных эмигрантских изданий "Современные записки" занимали особое место. Это был единственный "толстый" эмигрантский журнал, обнимающий прозу и поэзию, политику и науку, культуру и искусство. Вся эмигрантская писательская и культурная элита принимала в журнале самое активное участие. Л. Андреев, К. Бальмонт, Н. Берберова, И. Бунин, А. Белый, З. Гиппиус, В. Зензинов, Б. Зайцев, А. Ремизов, Н. Тэффи, В. Ходасевич, А. Шмелев - далеко не полный перечень блистательных имен писателей и поэтов.

Журнал не являлся в привычном смысле общественно-политическим и даже учредители провозгласили его "свободным" от политики. Однако он был общественно-политическим по самому своему существу. В нем публиковались общественные деятели, политики, публицисты и ученые (М. В. Вишняк, Н. Д. Авксентьев, И. И. Бунаков-Фондаминский, Г. П. Федотов, Е. Д. Кускова, Ст. Иванович, П. Н. Милюков и др.).

Революция и реформа, власть и народ, демократия и право, деспотизм и свобода - постоянные темы журнала. Они звучали и в прозаических и поэтических произведениях, а также в научных статьях.

Лидеры политической и культурной жизни дореволюционной России, оказавшись в эмиграции, не могли жить изолированно от своей страны. Их волновала и мучила судьба России, ее будущее. Историки, философы, публицисты, писатели и поэты стремились осмыслить все, что произошло с Россией, понять истоки революции, происходящие в стране процессы, раскрыть сущность советской власти.


--------------------------------------------------------------------------------

* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ. Грант N 02-01-00140а.

--------------------------------------------------------------------------------

В первом номере журнала была опубликована его программа. В ней говорилось, что идейные основы журнала базируются на завоеваниях русского освободительного движения XIX в. Республиканская форма правления, федеративное устройство России, местное самоуправление, передача земли трудящимся, демократические свободы составляют итог достижений российской истории, которые воплотились в Февральской революции 1917 г. В программе речь шла и о необходимости демократического обновления России после "тяжкого опыта истекшего трехлетия" и о том, что воссоздание России несовместимо с существованием большевистской власти. Журнал призывал к объединению всех демократических сил как в эмиграции, так и в России при осознании, что коренные перемены в России возможны лишь "в меру самодеятельности внутренних сил самого русского народа", а эмиграция может только "споспешествовать" им.

На первый план учредители журнала ставили перед собой задачу создать печатный орган "независимого и непредвзятого суждения обо всех явлениях современности" с точки зрения (как они подчеркивали) очерченных руководящих начал 2 .

Важно отметить, что, хотя журнал объявлялся внепартийным, он в значительной мере отражал народническую традицию. Редакторы журнала И. И. Бунаков-Фондаминский, Н. Д. Авксентьев, А. И. Гуковский, В. В. Руднев и М. В. Вишняк были эсерами.

Проблема социализма - одна из коренных проблем, рассматриваемых в "Современных записках". Это естественно, поскольку народническая вера в социализм являлась основой политических настроений редакции.

Осмысливалась история социализма, вопросы связанные с его назначением, теоретическими основами, генезисом и содержанием, проблемы соотношения социализма и капитализма, социализма и демократии, тенденций современного и будущего социалистического строя.

Стремление соотнести социалистические теории крупных представителей этого учения с декларируемым в Советской России социалистическим строем, понять его истинные и ложные основы, окончательно утвердить и проверить собственные позиции, наметить пути социалистического переустройства будущей России - характерные черты статей журнала. "Современные записки" выступили проводником так называемого нового социализма, который был основан на возрождении основ немарксистского социализма, критическом осмыслении большевизма и учете политических и экономических достижений современных им западноевропейских стран.

"Социализм не может теперь быть только идеалом, идеологией, теорией, - писал один из авторов журнала, известный в эмиграции специалист по истории социалистической мысли, Ст. Иванович. - Больше того, социализм не может теперь быть только движением.



Социализм должен теперь быть и делом, реальным строительством не только будущей, но и настоящей жизни" 3 .

Статьи М. В. Вишняка, В. В. Руднева, Е. Юрьевского, С. Ивановича, С. Загорского, Ф. Степуна, Н. Авксентьева, Е. Кусковой и других содержат широкий круг проблем, связанных с теорией и практикой социализма.

Социализм авторы "Современных записок" считали несовместимым с большевизмом.

Большевизм оценивался ими как явление русской истории, однако, не признавался имманентным ей, т.е. не являлся продуктом "русской души", не вытекал из русской действительности с безусловной необходимостью, не был предопределен национально-религиозными и другими основаниями. И в этом смысле они считали большевизм исторической случайностью, которая осуществилась в силу сложившихся условий 4 .

Советская республика представлялась им типичным феодально- крепостническим государством, в котором отсутствует равенство, свобода, защита личности; для нее характерны террор, деспотическое насильственное обезземеливание крестьян, экспроприация производства, понижение культуры, анархия, нищета, система государственного рабства 5 .

Вишняк считал, что в ленинизме социализм из свободолюбивого и гуманитарного учения выродился в теорию и практику предельного насилия 6 . Иванович квалифицировал большевизм как особый образ мыслей, способ узурпировать власть и называл его карикатурой на социализм 7 .

В теоретическом плане большевизм признавался как хаотическая смесь идей марксизма, бакунизма, бланкистской заговорщической теории, синдикализма, анархизма, "приправленного национально-квасным славянофильским мессионизмом".

В большевистской теории представители народнической идеологии видели отрицание национального, специфически русского начала, самоценности России и русского народа, и считали, что характерное для большевиков "столь оригинальное усвоение западно-европейского идеала привело к тому, что господство этого идеала равносильно отрыву России от европейской цивилизации" 8 .

Закономерной была постановка вопроса об отношении большевизма и марксизма. В противовес утверждениям большевиков о безусловном их следовании марксистской теории и методологии, эмигрантские авторы указывали на неадекватное восприятие большевиками марксизма и отступление от него. Признанный эмигрантами авторитет политической мысли Каутский отмечал, что большевики "выбросили за борт марксистскую систему мышления", не учитывали отрицательного отношения Маркса ко "всему абсолютному", не понимали, что его позиция всегда определялась конкретными условиями; большевиков он упрекал в игнорировании эволюции Маркса, в непризнании негативного отношения Маркса к насилию и террору в 70-е годы 9 .

На страницах журнала обсуждался вопрос и о сравнении французской и российской Октябрьской революций. Если большевики ссылались на Парижскую коммуну как на "свой образ и оправдание", то западноевропейские социалисты и эмигрантские ученые считали, что Парижская коммуна и Советская республика глубоко отличались по своим "исходным положениям и методам". Их сходство они усматривали в том, что обе эти формы государственности стали результатом войн. Кроме того, в обеих революциях участвовал пролетариат. Русская революция, по их мнению, не являлась простым повторением фаз французской революции XVIII в. В России сочетались крайний примитивизм и достижения "высшего развития", "отзвуки революции XVIII века" смешивались с достижениями промышленного пролетариата. Аналогию между французской и русской революциями авторы "Современных записок" видели в близости большевиков не с якобинцами, которые были верны идее парламента и всеобщего избирательного права, а с бонапартистами. Бонапартистское вырождение большевизма Каутский признавал не опасностью, которая грозит в отдаленном будущем, а тем состоянием, в котором Россия пребывает уже десяток лет 10 . "Любовное отношение к политике крови", отталкивание от принципа личности и духа свободы, подчинение прав граждан нуждам одного класса - черты, характерные для фашистской или евразийской диктатуры 11 .

Политика военного коммунизма и нэп оценивались в "Современных записках" лишь как "модальности советской власти". Нэп, с их точки зрения, не являлся новым поворотом, не означал отказ от коммунизма (которого не было, а капитализм не исчезал). Он был продолжением "упирающейся в тупик утопической политики", направленной на привлечение к строительству социализма капиталистических специалистов и организаторов. При этом подчеркивалось, что большевики, вводя нэп, руководствовались не социально- экономическими соображениями, а политическими. "Здесь смыкаются все концы, писал Вишняк. - Здесь корень вещей [...] политика оказывается "первее" экономики, "надстройка" - независимой от базиса. Это явное возвращение от марксова "Анти-Дюринга к антимарксистскому Дюрингу". Это едва ли не худшего вида ревизионизм, - для которого политическое движение все, а "цель" - социально-экономическое освобождение - "ничто", приносимое в жертву сохранению руководства движением" 12 .

Политика советской власти по отношению к крестьянству характеризовалась в журнале пагубной, варварской, сбросившей крестьянство "ко дну". "Не помещика согнал с земли большевизм (он был согнан до большевизма), а крестьянина" 13 , - утверждал Иванович. В аграрной области большевизм вообще признавался контрреволюционной силой, поскольку, ослабляя и разоряя крестьянство, он ослаблял гарантию антиреставрации помещичьего класса.

Бесплодность государственного капитализма, эксплуатация при котором больше, чем при капитализме, кризис идеологии и партии, скомпрометировавшей себя, борьба Сталина с Троцким, идеологов "кузькиной матери", влюбленных в диктатуру, победа над оппозицией, победа "кулака во плоти над кулаком" - "реалистической щуки над идеалистическим карасем" 14 - все эти явления обнаруживают сущность и одновременно бесперспективность так называемого социалистического эксперимента. "Провал Великого Октября, - писал Вишняк, - троякий. Моральный, ибо он оказался бездушнее самодержавия. Это о нем возвещено 3 арату строй - "Некогда они мечтали стать героями; сластолюбцами стали они теперь; позорен и ужасен им теперь герой". Экономический, ибо он взрастил анархию и нищету горше капиталистической. Наконец, политически он кончает ликвидацией того, ради чего начал свое историческое деяние и что составляло его смысл и основание" 15 .

"Современные записки" предрекали большевизму неминуемую гибель - в ходе советской истории гибла созданная им социальная иллюзия. В статьях журнала справедливо утверждалось, что большевизм был нужен массам только как грандиозная ставка на социальную революцию, понимаемую "в стиле опрокинутой буржуазной пирамиды" 16 . Когда же рассеялись эти иллюзии, в народе стали преобладать растерянность, осторожность и покорность.

Однако, как проницательно замечали Вишняк, Иванович, Ф. Степун и другие авторы журнала, гибель большевизма не означала его уничтожения. Вишняк утверждал, что после падения советской власти большевизм надолго, возможно на десятилетия, останется неизжитым. "То вечное, - писал он, - что оседает в исторической памяти в качестве идеи, легенды или мифа, определяется не длительностью во времени, не сроком эмпирического бытия, а качеством, особливым и неповторяемым, коим отмечено явление, событие, человек" 17 .

Для исчезновения большевизма необходимо внутреннее преодоление большевизма "в узких пределах средней индивидуальной советской души". Квалифицируя большевизм не только как теорию и практику, но и как особый образ мыслей, метод сохранения у власти, эмигрантские авторы утверждали, что "имеется масса непреодоленного внутренне большевизма во многих даже из тех русских людей, которые готовы задушить большевика собственными руками" 18 . Поэтому освобождение от большевизма - долгий и трудный процесс.

Для эмигрантского восприятия очевидным было, что большевизм скомпрометировал социализм, революцию, рабочий класс, демократическую Россию, что политика Советской России нанесла большой удар социалистическому движению во всем мире, культивируя террор, деспотические приемы управления, "узколобый фанатизм", пренебрежение к проблемам духовной культуры.

В этой связи актуальное значение приобретал вопрос осмысления русского опыта. "И Каутский, и Штребель в Германии, и Отто Бауэр и Эйленбоген в Австрии, и Сидней Вебб в Англии, - писал Загорский, - отвергли "русский опыт" с точки зрения прежде всего интересов пролетариата" 19 , поскольку пролетариат экономически тесно связан с капитализмом, который большевики призваны были разрушить.

"Задача европейского социализма по отношению к "коммунизму", - обобщал эту мысль К. Каутский, - заботиться о том, чтобы моральная катастрофа одного определенного метода социализма не стала катастрофой социализма вообще" 20 .

Исторический смысл возрождения народничества XX в., олицетворяющего социалистический идеал, Вишняк и его единомышленники видели в отделении социализма от марксизма (не всегда адекватно понятого), в разрушении представлений русской социал-демократии о тождестве социализма и марксизма.

Вишняк объяснял эту позицию русской социал-демократии тем, что она воспринимала марксизм как метод, приняла его социально-экономическую систему, в то время как на Западе социализм не был связан с тем или иным миросозерцанием, и он был возможен без марксизма, как и марксизм без социализма.

В международном социализме немарксистский социализм, признающий первенство этического начала, приоритета "гуманистического над техническим, героического над природным", по мысли авторов "Современных записок", всегда занимал первенствующее место. Марксизм не был господствующим течением, он не был даже достаточно распространен в странах романской, англосаксонской и скандинавской культуры. Традиция британского социализма шла не от Маркса или Гейдмана, а от Оуэна и Кер-Гарди; французский социализм "гораздо интимнее" был связан с сен-симонистами, Пвером Леру, Бланки, Вайяном и Жоресом, нежели с Гэдом и Лафаргом 21 . Немарксистское направление социализма Вишняк считал характерным и для русского народничества.

Своим идейным предтечей авторы журнала признавали Ж. Жореса, являвшегося последователем Ф. Лассаля. Социализм и Лассаля, и Жореса учитывал многообразие (плюрализм) противоборствующих в человеке и обществе начал, отдавая приоритет этическому. Крупный политический деятель, профессор философии, вождь французской социалистической партии и создатель известной "Социалистической истории Французской революции" (первой попытки социальной интерпретации революции), Жан Жорес отличался не только огромной эрудицией, но и широтой подхода к анализу общественной жизни. В своих взглядах Жорес испытал влияние марксизма, экономического материализма, одним из немногих историков своего времени считал необходимым сочетать изучение экономической и социальной истории, синтез материалистического и идеалистического истолкования истории. В историческом процессе особую роль отводил личности и индивидуальному началу. Его привлекали идеи экономической подоплеки социальных изменений, народолюбие, идеализм и моральная направленность преобразовательной деятельности 22 . Крайности революции и террор вызывали у мыслителя отрицательное отношение. Антагонизм разных социальных сил, выдвижение на первый план интересов пролетариата он также не одобрял. Он был сторонником "широкой примирительной программы" согласованных действий разных слоев общества. Свои взгляды Жорес мечтал увидеть реализованными в социалистическом идеале. Этот подход и идеи Жореса импонировали неонародникам-эмигрантам. В своих построениях они во многом опирались на культурно-гуманистическую традицию социализма Жореса.

Идеи демократического социализма разделяли Э. Бернштейн, К. Каутский, О. Бауэр. Их мнениям следовали и постоянно ссылались на них эмигрантские авторы. Они глубоко чтили бернштейнианские мысли о социализме, подчеркивая, что "весь социалистический мир" признал Бернштейна последователем Лассаля и Жореса, крупным теоретиком социализма в отличие от ортодоксальных марксистов, обвиняющих Бернштейна в оппортунизме. Вишняк ссылался на мнение Каутского, признающего жизнеспособность социалистических идей Бернштейна. "Даже сакроментальное изречение Бернштейна: конечная цель социализма - для меня ничто, движение - все - Каутский склонен ныне благожелательно истолковать в духе священных марксовых слов о том, что один шаг в реальном движении ценнее дюжины программ", и что рабочий класс не имеет своей целью осуществить какие-либо идеалы, а лишь освободить элементы нового общества" 22 .

В общественно-политическом плане и Бернштейн, и Каутский, и Бауэр отвергали марксово учение о классовой борьбе и диктатуре пролетариата, полагая, что пролетариат не способен организовать производство, а пролетарская революция может привести и привела к хаосу и разрушению производительных сил.

Представления авторов "Современных записок" о социализме, как уже отмечалось, многоплановы и содержат широкий круг проблем, связанных с его утверждением. В их ряду находятся и условия, необходимые для построения "истинного", отличного от большевистского, социализма в России.

В "Современных записках" подчеркивалось, что социализм, а также демократия не являются "конечной" целью истории человечества, так как даваемые ими ответы не исчерпывают запросов человеческого духа. Вишняк отмечал, что социализму и демократии приходится разделять общую судьбу человеческих достижений. "Чем тоньше и совершеннее становились методы человеческого познания, тем отчетливее укреплялось убеждение в том, что, если устремления человека и человечества беспредельны, самым его достижениям положены определенные грани природой предмета и свойствами субъекта" 24 .

Вишняк диалектически подходил к рассмотрению человеческой личности, которая находилась в центре неонароднической теории общественного переустройства. Человека он считал шире социалистической системы мер и оценок. "Гармонически развитая, творящая личность не исчерпывается социализмом. Он только одно из ее проявлений. В человеке изначально заложена трагическая антимония. Человек жаждет духовной свободы и земного "социально-политического" благоденствия, причем такой свободы, которая нередко исключает благоденствие, и такого благоденствия, которое не всегда уживается со свободой. Той же антиномией отмечено и творчество человека. В творчестве личность распускается, цветет и зреет. Но в том же процессе творчества, оформляясь и определяясь, личность ограничивается. В творчестве - изначальная свобода и в нем же косность преемства и традиций" 25 .

Центральной идеей журнальных статей являлась мысль о том, что назначение социализма заключается прежде всего в уничтожении всякого рода эксплуатации и угнетения. "Каутский уже полтора десятка лет тому назад... имел мужество заявить, - разъяснял содержание социализма Вишняк, - что "строго говоря не социализм составляет нашу конечную цель, а устранение всякого рода эксплуатации и угнетения, будут ли они направлены против какого-либо класса, партии, пола или расы"" 26 . Для Каутского, в отличие от большевиков, подчеркивал он, уничтожение частной собственности на средства производства не было абсолютным требованием, а главным всегда было освобождение пролетариата и человечества. В подтверждение этой мысли Вишняк ссылается на Эрфуртскую программу, написанную Каутским, где в качестве конечной цели провозглашалось уничтожение всякого вида гнета и эксплуатации применительно ко всем категориям населения. Эту же мысль развивала в своих статьях Е. Кускова, утверждая, что социальные проблемы всего общества нельзя перекрывать решением лишь рабочего вопроса 27 .

Глубоко ошибочным представлялось Е. Юрьевскому (Н. В. Вольскому), автору многочисленных статей о Советской России, требование марксистского социализма об обязательном переходе средних классов на точку зрения пролетариата, поскольку интересы одного класса не отражают интересов всех трудящихся. "В стремлении монизировать воззрения одной только "точкой зрения пролетариата" он (марксистский социализм. - М. В.) логично пришел в России к созданию тяжких форм обязательной, деспотической, тоталитарной идеологии... Марксизм изображал рабочего фабрики и завода в виде своего рода высшей избранной расы, сосудом,
полным неслыханных моральных и социальных добродетелей, классом, призванным к великой исторической миссии. Отсюда и родилась мораль, которую особенно проповедовал Ленин и Сталин: ради интересов избранного класса, наделенного особой высшей миссией, может быть допущена самая большая гнусность: цель оправдывает средства" 28 .

В статьях правоведа Г. Гурвича особое внимание уделялось проблемам собственности при социализме, рассматриваемым и в плане регулирования человеческих взаимоотношений. Признавая эту проблему кардинальной, он полагал, что "настоящий" социализм должен бороться не против частной или индивидуальной собственности, а исключительно с "противоестественным превращением" власти человека над другим человеком 29 .

Общегуманитарный подход к социализму журнала неизбежно выдвигал проблему "нового человека". "Не только новый строй, но и новый человек необходимы для того, чтобы получился социализм или "строй социальной гармонии и солидарности". О необходимости формирования гуманистического сознания нового человека, воспитания в нем этических идеалов писалось во многих статьях журнала.

Авторы "Современных записок" исходили из того, что социализм не может быть утвержден чьей-либо волей, актом власти, как это декларировали и пытались осуществить большевики.

Опираясь на труды О. Бауэра ("Путь к социализму"), К. Каутского ("Пролетарская революция", "Терроризм и коммунизм", "Большевизм в тупике"), они уделяли существенное внимание вопросу генезиса социализма, его происхождении и истоках. В этой связи возникал вопрос о соотношении социализма и капитализма. "Истинный" социализм должен "вырастать" из капитализма; капитализм надо не свергнуть, а "заместить", созидание должно не следовать за разрушением, а предшествовать ему; социалисты не должны разрушать капиталистическую организацию производства, особенно, если не создана его социалистическая организация, способная столь же совершенно, как при капитализме, вести производство. "Из пор капитализма пробивается и растет социализм, - писал Е. Юрьевский. - Мы стоим на грани двух эпох. Одна исчезает. Другая все более надвигается. "Две эпохи" не означают двух абсолютно несравнимых социальных, технических, культурных содержаний. Такого противоположения никогда не бывает в исторической действительности" 30 .

Разрушение капитализма при взятии пролетарской власти западноевропейские социалисты (К. Каутский, О. Бауэр и др.) и их эмигрантские последователи считали не только ошибочным, но и "злостным" актом. Пролетариат, разрушая капитализм, вредит не только капиталистам, но и самому себе. "Там и до тех пор, -писал известный экономист С. Загорский, - где и пока социалистическое производство невозможно, сохранение капиталистического производства является настоятельной необходимостью и для пролетариата" 31 . Это диктовалось существованием общих интересов пролетариата и капиталистов как в периоды расцвета, так и кризисов, несмотря на антагонизмы между трудом и капиталом. Не только капиталистическое, но и социалистическое производство могло существовать лишь в системе составляющих его компонентов.

В работе "Терроризм и коммунизм" Каутский при рассмотрении вопроса об экономической замене капитализма социализмом выделял два момента, связанные с собственностью и организацией производства. Отмена частной собственности на орудия производства и переход их в общественное достояние в форме государственной коммунальной или кооперативной собственности должна сопровождаться изменением организации производства 32 .

Предваряя мысли своих эмигрантских последователей, Каутский утверждал необходимость существования материальных и моральных предпосылок высокоразвитого капитализма для создания социализма. К ним относились не только уровень организации производства, но и наличие пролетариата, сознающего свои обязанности по отношению ко всему обществу, выработки в нем привычки дисциплины и самоуправления "достаточно интеллигентного... для того, чтобы отличать возможное от невозможного, научно образованного стойкого характером вождя от бессовестного невежественного демагога" 33 . В многосложный процесс строительства социализма должно быть включено политическое, национальное, религиозное и культурное, хотя и разновременное, раскрепощение и обновление общества.

Социализм рассматривался эмигрантскими учеными и как явление культуры. Об этом много размышляли В. Руднев, Г. Федотов. В их статьях строительство социализма органично связывалось с возрождением религии, с обязательным освобождением людей от тиранического догмата обязательной безрелигиозности. "Социализм есть не только программа социально- экономических реформ, но и призыв к нравственному обновлению... не производство должно быть готово к социализму... к нему должна созреть душа" 34 . Отсутствие этих условий не может привести к успешному строительству социализма.

Касаясь оценки советского социализма, Каутский отмечал, что процесс социализации в России после 1917 г. был рассечен на две части. "Они (большевики. - М. В.) сначала поступили по преподанному Стенькой Разиным образцу, а затем принялись восполнять организацию. Что было тесно связано и могло действовать лишь в неразрывном единстве, было разорвано [...] Производства и отрасли промышленности подвергались экспроприации без предварительного исследования того, возможна ли их социалистическая организация" 35 .

Размышления о содержании социализма сопровождались постановкой вопроса о соотношении социализма и либерализма. Для привычного советского восприятия подобная постановка вопроса представлялась безграмотной и нелепой. Между тем она исходила из сущности немарксистского социализма, проводниками которого являлись эмигрантские ученые. Социализм, призванный уничтожить эксплуатацию и бесправие всех трудящихся, неизбежно должен сохранить и использовать экономические, политические, правовые и культурные завоевания демократических государств. Не случайно в связи с рассмотрением этой темы Вишняк приводит высказывание Ж. Жореса: "Социализм - логическое развитие демократии". Аналогична и ссылка на Б. Кистяковского, утверждавшего, что "между социализмом и демократическим правовым государством нет принципиальной разницы, - разница только в количестве и степени. Вишняк опирается также на труд Д. Макдональда, английского политического деятеля лейбористских правительств, "Le socialisme et la Societe". По мысли Макдональда, разделяемой Вишняком, "демократическая работа либерализма" служит базой социалистического государства; индивидуальная мораль евангелизма дает основание общественной морали социализма, а организация капиталистического производства является почвой социалистической политической экономии и организации распределения 36 . В наследие либерализма вводились также элементы правового, религиозного, психологического и морального содержания.

Для Вишняка и его единомышленников закономерен вывод Макдональда: "Социализм - естественный наследник либерализма и демократии и потому ему естественно сохранить все их длительные ценности". По мнению Вишняка, "демократия получает свое наиболее полное выражение в социализме" 37 . В подтверждение этой мысли он приводит примеры из практики английского парламента, ставившего в порядке дня вопросы, общие с социалистической программой.

Установление демократии эмигрантские авторы считали одним из обязательных условий построения нового социализма. "На путях к социализму нельзя перескочить через демократию, как нельзя перескочить через развитые формы народного хозяйства, которые в свою очередь являются необходимой предпосылкой самой демократии. И, если закон диктатуры - это закон отсталых стран, то их законом не может являться социализм" 38 .

В понятие демократии авторы "Современных записок" включали сложный комплекс вопросов: характер политической власти, представительные учреждения, правовую культуру, права граждан и т.д. Они отмечали, что демократия и ее составные элементы не являются идеальной моделью современного политического устройства. Формы демократии имеют всегда конкретно-историческое содержание, пройдя свой путь развития.

Посвящая свои статьи этой теме, Вишняк и Ст. Иванович рассматривали этот вопрос в историческом ракурсе и полагали, что даже при радикальных формах правления нормы политической демократии попирались всегда. Антидемократические тенденции имели в истории глубокие корни. Это заключение они выводили из знаний как всемирной, так и российской истории.

Вишняк писал, что "Платоновская республика, руководимая лучшими философами и учеными; средневековое, религиозное и сословное возрастание, по которому один праведный или избранный стоит тысячи грешников или отверженных; просвещенный абсолютизм "первых слуг своего народа", направлявших ограниченный разум подданных по собственному "многомятежному хотению" или своему личному пониманию "блага народа" и "raison d'etat"; или наполеоновская формула: следует исполнять волю народа, но воля эта известна не народу, а императору; ...гладстоновский либерализм, "доверяющий" народу, но "умеряющий" свое к нему доверие собственным "благоразумием"; не говоря уже, конечно, о большевистско-фашистской подмене "воли народа"... творчеством небольшой, но хорошо вооруженной и организованной инициативой ком. или фаш. ячейки" - все это лишь различные костюмы, в которые история облекала древнюю, как сам человек, противоборствующую его жажде свободы и благоденствия стихию. Все это лишь разные исторические варианты преодоления демократии путем ее упразднения" 39 .

Эта историческая традиция характерна и для истории социализма в России. История социалистической мысли в нашей стране всегда была окрашена борьбой с демократией. Особенностью этой борьбы было то, что "разочарованию в политической демократии всегда сопутствовало стремление к осуществлению социальной революции и ослаблению веры в творческую роль государства и политических методов борьбы. В практике социализм являлся учением бедных и обиженных, он развивался и креп как реакция против политического строя в защиту экономического. "Демократия - идеология буржуазии; бедным нужен социализм, богатым - демократия" 40 . При этом Иванович подчеркивал, что социализм понимался не как проблема политического устройства, а проблема собственности. Эта идея впервые была высказана Прудоном, ей следовали Маркс, Энгельс, Бабель и др. Пафос борьбы всех политических революций состоял в стремлении к экономическому равенству. Лишь постепенно в идеологию социализма вводились элементы политической демократии. Исключение составляла только группа "Освобождение труда" Плеханова, поставившая вопрос о политической демократии при строительстве социализма. Рассматривая демократию как необходимое условие учреждения социализма, авторы журнала далеки были от ее идеализации. Политическую демократию они считали лишь формой правления, соответствующей определенному уровню культуры, и не свободной поэтому ни от одного из человеческих пороков или добродетелей. Как форма культуры демократия стремится быть устойчивой. Следовательно она не может и не должна быть безучастной к народной психологии.

Чрезвычайно важным было утверждение Вишняка и о том, что политическая демократия "частичная, дефектная", если она не восполнена демократией социальной. "Всякий порядок, упраздняющий политическую демократию, отнимает тем самым возможность исправления и восполнения ее недостач. Трудящийся, как элемент демократии и как особая категория граждан, имеет, конечно, свои особые интересы, для охраны которых существует и социальная категория "социальных" прав. Но трудящийся или "производитель", противополагающий свои интересы интересам гражданина, отрицая чужую политическую свободу, вместе с демократией выкидывает за борт и возможность своего социального освобождения" 41 .

Понятие демократии Вишняк рассматривал как систему взаимодействия многих элементов, полагая, что в этой системе не может быть места для "суверена", для абсолютного верховенства одного начала - правительства или парламента, индивида или народа. Иная позиция, с его точки зрения, - результат либо анархизма, либо неуемных политических страстей. "Только единое абсолютно и может быть суверенно. И только множественность относительна: каждый из элементов обусловлен другим и ему соотносителен" 42 .

Размышляя об этом, Вишняк обращался к труду известного шведского государствоведа Еллинека, который в своем труде "Конституции, их изменения и преобразования" (1907) писал о соотношении исполнительной и законодательной власти, о тенденции к усилению при конституционном развитии правительственного влияния и о необходимости в практической государственной деятельности прежде всего сотрудничества властей. Вишняк связывал это с тем, что законодательная и правовая система, исполнению которой часто отводится ведущая роль, в практике общественной жизни не всегда соответствует провозглашенным нормам.

Характеризуя состояние современной демократии, Вишняк отмечал две основные черты: концентрацию государственной власти и ее одновременную демократизацию, т.е. расширение базы, на которую власть опирается. В качестве примера он приводил опыт английской демократии.

В связи с проблемой демократии неизбежно возникал вопрос о государстве, его форме и роли в социалистических преобразованиях.

Авторы статей отмечали, что как российская, так и западная социалистическая традиция развивалась в недооценке положительного значения политических, государственных преобразований и в переоценке революционного момента, в признании "его возможностей и перманентной благостности" для целей социального освобождения трудящихся 43 .

Русскому сознанию, всем течениям общественной мысли России XIX в., по мнению Вишняка, было свойственно представление об особом пути развития России. Представления о религиозных, философских, исторических, экономических основаниях русской истории, отдаленных друг от друга "и по времени, и по духовным влечениям", приводили русских мыслителей к одному выводу - у России особенная стать, проявлявшаяся и в особенностях самодержавия, и православия, и народности, и капитализма и т.д. Вишняк отмечал как традицию русского общественного самосознания враждебное или в лучшем случае "опасливое отношение к государству" 44 .

В ходе этих размышлений Вишняк пришел к выводу о том, что скептическое отношение к благам политической свободы в России в течение долгого времени сочеталось с сочувствием идее социальной монархии, т.е. освобождения народа по велению царя. Эту мечту лелеяли славянофилы, Герцен, непродолжительное время Чернышевский, даже Бакунин. Этим же Вишняк объяснял "необычное положение в истории России", при котором сторонники конституционализма (ограниченного) оказались крепостниками (М. Шувалов, Орлов-Давыдов, Валуев) в то время как противниками конституции стали не только "крайние" анархисты и социалисты, но и умереннейшие либералы, проводившие крестьянскую реформу. "До самого, можно сказать, двадцатого века, - писал Вишняк, - сохранил силу "завет" Пестеля о том, что конституционная монархия хуже самодержавной, потому что она, во-первых, прикровеннее, а, во-вторых, в ущерб народу дает особое значение "аристократиям всякого рода"" 45 .

Отталкивание от государства было характерно и для утопических социалистов Запада. Сен-симонисты отрицали народовластие, сторонники Оуэна образ правления считали несущественным для проведения социальной реформы; возлагались надежды на Наполеона и Луи Филиппа (Фурье), на Меттерниха (Оуэн) и т.д.

Вишняк отмечал и нигилистическое отношение Маркса, Энгельса и Ленина к социалистическому государству. "И после почти восьмилетнего аракчеевски- крепостнического режима коммунистов, естественно, - писал Вишняк, - психологически понятно и исторически, может быть, неотвратимо новое, стихийное отталкивание не только от "социалистической" республики, но и от всякой государственности" 46 . Здесь же Вишняк делает интересное наблюдение о причинах анархической природы и противогосударственных инстинктов русского народа. "Надо вдуматься и понять, - писал он, - что бунташная Россия - производное от российского самовластия. Когда нет других путей и средств борьбы с несовершенствами существующего строя, тогда, и только тогда, родятся и крепнут духи мятежа", которые способствуют росту идеологических и психологических антиэтатических настроений 47 .

Подобная традиция, рассмотрению которой уделялось в "Современных записках" значительное место, не исключала признания необходимости сильного государства при социализме. Сильная правительственная власть не противоречила демократии, служившей основой социализма. В качестве примера Вишняк приводил примеры Швеции, Швейцарии и Соединенных Штатов.

Однако, сильная государственная власть не должна быть основана на диктатуре. Мысль о том, что социализм не может строить свою политическую систему на диктатуре, что демократия и диктатура - два непримиримых начала, по существу пронизывают статьи авторов "Современных записок", писавших на эту тему. Эта точка зрения опиралась прежде всего на позицию Каутского, который писал, что "личная диктатура и демократия несовместимы. Это относится и к советской демократии". По его мнению, "демократия [...] единственный метод, при помощи которого могут быть выработаны высшие формы жизни, для культурного человека воплощаемые социализмом. Диктатура ведет лишь к такого рода... социализму, который называют азиатским социализмом" 48 .

1920 - 1930-е годы были отмечены кризисом западноевропейской государственной системы. Это фиксировали и авторы "Современных записок". Кризис демократии они рассматривали как кризис человеческого духа, который приводит в движение политические учреждения. Преодоление кризиса демократии Вишняк видел не в отступлении от ее принципов, а в "дальнейшем последовательном и крайнем их развитии" 49 , а также в освобождении понятия социализма от приоритетной роли экономического начала. "Демократии нужен социализм, чтобы он освободил человечество от экономики. Социализму нужна демократия, чтобы она наполнила этого освобожденного человека богатством своего культурно-исторического содержания" 50 . Недооценку демократии он называл "гордыней базиса", определяемой психологией, а соотношение понятий - демократия и социализм - признавал "двумя ликами свободы".

Вторым важным условием будущего социализма Иванович считал отрицание революции в утверждении социалистического строя. Социализм может быть утвержден лишь мирным путем, постепенными мероприятиями демократического государства.

Решение вопроса о неизбежности и целенаправленности революции при социалистическом переустройстве общества также базировалось на мнениях Каутского и Бауэра.

Вишняк отмечал, что в своем труде "Пролетарская революция" борьбу более радикальных против более умеренных Каутский объявляет борьбой "невежественных, неопытных, неорганизованных... наиболее ее отсталых слоев пролетариата против опытных, организованных, вышколенных, против наиболее высоко развитых его слоев". Каутский, - продолжает свою мысль

Вишняк, "можно сказать, глумится над революционнейшими из революционеров", для которых революция без резни и террора -не настоящая революция 51 .

Отношение к подобной революции как к неизбежному и магическому акту в преобразовательных целях Иванович считал глубоко ошибочным.

"Не революция, - писал он, - привела к концу 18-го года к капитализму, не революция приведет в свое время к социализму". Революция не создает новых социально-экономических форм, а только устраняет "политические остатки прежних хозяйственных институтов" 52 .

На страницах журнала подчеркивалось глубокое различие между политической и социальной революцией. Опираясь на мнение Бауэра, Иванович и Вишняк отмечали, что политическая революция - дело насилия, "шаг отчаяния масс", "варварство революционного процесса, происходящего от безысходности и политического тупика, социальная же революция - итог конструктивного и организованного труда 53 .

Разделение этих терминов авторы "Современных записок" выводили из основополагающей мысли о том, что понятие социальной революции связано с представлением об уровне развития старой экономической стадии, способной перерасти в новую, как о революции "от богатства", "от исполнения капитализма". "Логическое и политическое ударение при этом, - подчеркивал Иванович, - состоит не в том, что уже невозможен капитализм, а в том, что уже возможен социализм". Непременным условием подобного социального преобразования является также зрелость класса, который претендует на руководство новым обществом, так как социально-экономические отношения нельзя приспособить к уровню сознания революционного авангарда одновременным или единовременным актом политического насилия" 54 .

Исходя из этих рассуждений, Иванович считал возможным и даже необходимым отказаться от термина "социальная революция", поскольку он мифичен, а сочетание этих двух слов противоречит друг другу. "Социальной революции не было и быть не может", если употреблять слова в их действительном значении, а не по той роли агитационного возбудителя, которую они играют в повседневной практике всякого политического движения" 55 . В этом традиционном практическом смысле понятие "социальная революция" может быть связано лишь с "жестокой неудачей" и примерами могут служить Парижская коммуна 1871 г., русская, венгерская и баварская республики.

Вполне естественно, что представления большевиков, отождествляющие социальные преобразования с завоеванием политической власти, эмигрантские ученые считали обреченными на неудачу. Установленная в результате революции 1917 г. в России диктатура пролетариата, по мысли Ивановича, не имела реальной основы для будущей социальной революции и ее следовало квалифицировать как социальную контрреволюцию.

Вопрос о том, утвердятся ли высшие социалистические формы общественной жизни "от нищеты" революции или "от богатства" и полноты капиталистического развития эмигранты справедливо признавали одним из решающих вопросов миросозерцания социализма, неизбежно связанных с особой окраской мышления.

Отрицание революции как способа установления социализма не означало пренебрежения к революционному процессу вообще и, в частности, к российскому. В эмигрантской историографии шла оживленная дискуссия о большевистской революции, ее сущности и особенностях, о соотношении февральской и пролетарской революций. Но это - предмет специального рассмотрения.

Воплощение нового социалистического идеала немарксистского социализма авторы "Современных записок" видели прежде всего в Швеции и частично во "вкрапленных в толщу современного капиталистического строя кусках" Англии, Америки, Франции и других стран. В этом "новом" социализме осуществлялась идея эволюционного развития, экономической подготовленности нового строя капитализмом, равноправия всех социальных слоев без давления пролетариата, его культурного развития и демократии для всех трудящихся.

Осуществление именно этих идей журнал "Современные записки" признавал непременным условием утверждения социализма в постбольшевистской России.

1 Осоргин М. Пятьдесят // Последние новости. 1923. 25 нояб.

2 От редакции // Соврем. зап. 1920. N 1. С. 1.

3 Иванович Ст. Опыт практического социализма // Соврем. зап. 1925. XXIV. С. 403.

4 Вишняк М. Миф Октября // Соврем. зап. 1927. XXXIII. С. 384.

5 Иванович Ст. Царство социальной иллюзии (опыт по психологии большевизма // Соврем. зап. 1921. V. С. 198 - 200; Вишняк М. О социализме, советском и ином//Соврем. зап. 1937. XIV. С. 390; Он же. На Родине//Соврем. зап. 1921. VII. С. 350; Он же. Миф Октября // Соврем. зап. 1927. XXXIII. С. 363 - 365.

6 Вишняк М. Политика и миросозерцание (о "русском социализме") // Соврем. зап. 1928. XXXVI. С. 424.

7 Иванович Ст. Царство социальной иллюзии (опыт по психологии большевизма) // Соврем. зап. 1921. V. С. 200.

8 Бицилли М. Критика и библиография // Соврем. зап. 1928. XXXIV. С. 521.

9 См.: Каутский К. Большевизм в тупике. Берлин, 1930. С. 18; Он же. Терроризм и коммунизм. Берлин, 1919. С. 56.

10 Каутский К. Терроризм и коммунизм. С. 70; Он же. Большевизм в тупике. С. 107 - 111; Иванович Ст. Из размышлений о революции // Соврем. зап. 1935. LVIII. С. 404 - 405; Вишняк М. На Родине // Соврем. зап. VII. С. 347.

11 Вишняк М. Миф Октября. С. 370.

12 Вишняк М. На Родине // Соврем. зап. 1921. V. С. 338 - 339.

13 Иванович Ст. Четыре года // Соврем. зап. 1921. VIII. С. 205.

14 Талин В. (Иванович). Победители и побежденные // Соврем. зап. 1927. XXXIV. С. 415 - 421.

15 Вишняк М. Миф Октября. С. 366 - 367.

16 Иванович Ст. Царство социальной иллюзии... С. 200.

17 Вишняк М. Миф Октября. С. 367.

18 Иванович Ст. Пути русской свободы // Соврем. зап. 1936. LX. С. 398.

19 Загорский С. К социализму или к капитализму // Соврем. зап. 1927. XXXI. С. 377.

20 Каутский К. Терроризм и коммунизм. С. 204.

21 Вишняк М. На Родине и на чужбине (программные разногласия) // Соврем. зап. 1924. XXI. С. 308 - 309; Он же. О социализме, советском и ином. С. 392.

22 Кареев Н. Французские историки второй половины XIX века и начала XX века. Л., 1924. С. 216 - 223; Далин В. М. Историки Франции XIX - XX веков. М., 1981. С. 129, 165, 296.

23 Вишняк М. Русский социализм и государство // Соврем. зап. 1925. XXIII. С. 382.

24 Вишняк М. Оправдание демократии // Соврем. зап. 1923. XVI. С. 334.

25 Там же. С. 332.

26 Вишняк М. О социализме, советском и ином. С. 375; Он же. Оправдание демократии. С. 330 - 331.

27 Кускова Е. Скачок в неизвестное // Соврем. зап. 1931. XLVII. С. 158.

28 Юрьевский Е. Чем может быть сейчас социализм // Соврем. зап. 1939. LXIX. С. 313 - 314.

29 Гурвич Г. Социализм и собственность// Соврем. зап. 1928. XXXVI. С. 362.

30 Юрьевский Е. Чем может быть сейчас социализм? С. 300.

31 Загорский С. К социализму или к капитализму. С. 377.

32 Каутский К. Терроризм и коммунизм. С. 163 - 164.

33 Там же.

34 Руднев В. Религия и социализм // Соврем. зап. 1928. XXV. С. 488; Федотов Г. Социальный вопрос и свобода // Соврем. зап. 1931. XLVII. С. 421 - 438.

35 Каутский К. Терроризм и коммунизм. С. 165 - 166.

36 Вишняк К. Оправдание демократии. С. 333; Он же. О социализме, советском и ином. С. 376 - 386.

37 Вишняк М. Оправдание демократии. С. 333.

38 Иванович Ст. О диктатуре // Соврем. зап. 1922. X. С. 256.

39 Вишняк М. Оправдание демократии. С. 348 - 349.

40 Иванович Ст. Демократизация социализма // Соврем. зап. 1922. XII. С. 212.

41 Вишняк М. Оправдание демократии. С. 347 - 348.

42 Вишняк М. Кризис власти // Соврем. зап. 1926. XXIX. С. 48.

43 Вишняк М. Русский социализм и государство // Соврем. зап. 1925. XIII. С. 377.

44 Там же. С. 372 - 373.

45 Там же. С. 374.

46 Там же. С. 376 - 377.

47 Там же. С. 377.

48 Каутский К. Терроризм и коммунизм. С. 183, 225 - 226.

49 Вишняк М. Оправдание демократии. С. 349.

50 Иванович Ст. Демократизация социализма. С. 233.

51 Вишняк М. Русский социализм и государство. С. 377 - 378.

52 Иванович Ст. О диктатуре. С. 240.

53 Вишняк М. Русский социализм и государство. С. 378; Иванович Ст. Сумерки русской социал-демократии// Соврем. зап. 1921. VI. С. 119.

54 Иванович Ст. Сумерки русской социал-демократии. С. 117 - 119; Он же. О диктатуре. С. 241.

55 Иванович Ст. О диктатуре. С. 240.

Журнал "Современные записки"

СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ, литературный журнал русской эмиграции, выходивший в 1920–1940 в Париже. Создан по инициативе правых эсеров и при участии А.Ф.Керенского, добившегося субсидии на его издание от правительства Чехословакии. Руководство журналом осуществляли политические деятели правоэсеровской ориентации М.В.Вишняк, Н.Д.Авксентьев, В.В.Руднев, И.И.Бунаков-Фондаминский и (до 1925) А.И.Гуковский.

В заявлении от редакции, открывшем первый номер, сообщалось, что журнал посвящен «прежде всего интересам русской культуры». Руководясь этими интересами, «устраняя вопрос о принадлежности авторов к той или иной политической группировке», он был готов открыть страницы «для всего, что в области художественного ли творчества, научного исследования или искания общественного идеала представляет объективную ценность». Своей главной задачей «Современные записки» считали консолидацию всех творческих сил русского Зарубежья.

Критике миросозерцания интеллигенции были посвящены статьи С.Булгакова и Н.Бердяева. Среди постоянных авторов журнала были и другие философы – Н.Лосский, Л.Шестов, Л.Карсавин, Б.Вышеславцев.

Литературная критика была представлена статьями П.Бицилли, К.Мочульского, Г.Федотова, Ф.Степуна. Расходясь в интерпретации и оценке различных художественных явлений, все они считали недопустимыми социальные толкования произведений искусства и противопоставляли этой тенденции анализ эстетической природы литературы, а также отразившихся в ней философских веяний. Журнал предоставлял место для статей как приверженцев литературной позиции, близкой взглядам Ходасевича (В.Вейдле, А.Бема), так и ее оппонентов – Г.Адамовича, Д.Святополк-Мирского.

«Современные записки» сумели привлечь к сотрудничеству почти всех крупных писателей русской диаспоры. В этом журнале были опубликованы главные произведения И.Бунина, Б.Зайцева, М.Алданова, В.Набокова, написанные в межвоенное двадцатилетие. Регулярно печатались Д.Мережковский, З.Гиппиус, А.Ремизов, М.Осоргин и И.Шмелев. Отдел поэзии предоставлял возможность знакомиться с самыми разными творческими исканиями, публикуя стихотворения известных и молодых поэтов.

За время существования «Современных записок» были напечатаны произведения более сорока писателей разных литературных школ, разного характера и степени дарования. Тем не менее, оставался очевидным приоритет традиционных ориентаций и верований, заставлявший журнал проявлять осторожность в оценке молодых дарований. Так, при публикации романа В.Набокова Дар (1938–1939) по настоянию редакции была опущена глава о Чернышевском, показавшаяся руководителям журнала недопустимой по тону.

При журнале существовало одноименное издательство, которое выпустило 35 книг (почти все они были отдельными изданиями произведений, напечатанных в журнале). После оккупации Парижа немецкими войсками выпуск «Современных записок» прекратился. Попыткой его воссоздания стал нью-йоркский «Новый журнал» (выходит с 1942).

ЛИТЕРАТУРА

Вишняк М.В. «Современные записки». Воспоминания редактора. СПб – Дюссельдорф, 1993
Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918–1940, т. 2. М., 2000

В России повременные, или, как в советскую эпоху стали говорить, периодические издания всегда занимали особое место. В условиях самодержавной власти, при отсутствии развитых институтов парламентаризма и свободного обсуждения проблем общественного развития газеты и журналы становились более или менее влиятельными трибунами для обмена мнениями, правда, нередко в ущерб художественному творчеству, с заметным приглушением эстетических начал изданий. Особенно заметными стали эти перекосы в так называемые “шестидесятые годы” XIX века, когда бурное развитие художественной литературы было, по существу, оставлено без внимания журнальной критикой, увлёкшейся пропагандой идей социального экстремизма.
В горькую эпоху исхода русских из России изгнанниками издавалось немало газет и журналов, большинство из которых по понятным причинам не были долговечными. Однако эта периодика становилась важнейшим хранилищем интеллектуальных памятников, созданных эмигрантами, их страницы превращались в летопись русской культуры в изгнании, в плацдарм духовного сопротивления тоталитаризму, властвовавшему в нашей стране.
Подробная история русской зарубежной журналистики ХХ века ещё только пишется, хотя уже сегодня специалисты и любители словесности имеют фундаментальный том «Периодика и литературные центры» из «Литературной энциклопедии Русского Зарубежья. 1918–1940» (М., 2000). Кроме того, немало статей о журналах, в том числе зарубежных, вошло в «Лексикон русской литературы ХХ века» В.Казака (русское издание — М., 1996).
Вспоминая о ведущих литературных журналах Русского Зарубежья, мы надеемся, что знание их судьбы и опыта поможет лучше понять происходившее с нашим обществом и нашей культурой в ХХ веке.
Ещё в ноябре 1920 года в Париже вышел первый номер “толстого” журнала «Современные записки», которому было суждено стать самым значительным литературным изданием первой волны русской эмиграции. Основанный при деятельном участии А.Ф. Керенского журналистами и публицистами эсеровских взглядов, он должен был способствовать уяснению причин “катастрофы и крушения русской демократии”. Но при этом создатели не собирались ограничиваться политическими дискуссиями. Сохраняя в имени своего детища память о двух крупнейших русских журналах XIX века (идея принадлежала литературоведу Тихону Полнеру) — о «Современнике» и «Отечественных записках», они стремились наследовать не только их боевитость, но и собственно литературные, художественные традиции. И, как теперь видно, именно литературный отдел «Современных записок» создал им известность, если не сказать — славу, обеспечил жизнеспособность всему изданию — когда в 1940 году, после немецкого вторжения во Францию, продолжать его выпуск стало невозможно, в Нью-Йорке с января 1942 года стал выходить «Новый Журнал», основанный романистом Марком Алдановым и поэтом Михаилом Цетлиным, где был сохранён круг авторов «Современных записок».
Семьдесят номеров «Современных записок» (журнал задумывался как ежемесячник, но по многим причинам, связанным прежде всего со сложностями эмигрантской жизни, сохранить эту периодичность не удалось) вместили в себя многие произведения, ставшие классикой ХХ века, яркие памятники философской и исторической мысли. Здесь печатались философы Н.А. Бердяев, о.Сергий Булгаков, Б.П. Вышеславцев, Ф.А. Степун... Постоянными авторами были Лев Шестов, историк и культуролог Г.П. Федотов, живший в Софии литературовед П.М. Бицилли. Под стать его аналитическим статьям по истории и литературе были многочисленные рецензии, которые по глубине и ёмкости следует отнести к вершинам этого жанра.
С «Современными записками» сотрудничали многие писатели, получившие высокое признание ещё в дооктябрьской России. «Митина любовь», «Солнечный удар» и «Жизнь Арсеньева» Бунина, «Улица св. Николая», «Жизнь Тургенева» и «Путешествие Глеба» Бориса Зайцева... Однако если Бунин, особенно после получения Нобелевской премии, был для редакции «Современных записок» живым и желанным классиком, отношения, например, с Иваном Шмелёвым привели к конфликту. Он много печатался в «Современных записках» 1920-х годов, но публикация здесь его романа «Солдаты» (1930) была прервана. Причина этого, как представляется, скрывалась именно в политических воззрениях редакторов «Современных записок». Удержаться “над схваткой”, как они это декларировали, не удавалось. “Важно было то, что Шмелёв осмелился защищать историческую Россию против революции. Этого ему простить не могли”, — свидетельствовал современник.
Идеи социал-революционеров, с воодушевлением воспринявших события 1905 года и надеявшихся на демократические преобразования в России после февраля 1917-го, в той или иной степени отражались на редакционной политике. Поэтому и возникали упрёки этому авторитетному изданию, в духе высказанного поэтом Владимиром Злобиным: журнал должен “собирать русскую культуру”, а его руководители “обезличивают свободу”. Следует признать, упрёки не голословные.
Так, несмотря на то, что Владимир Набоков был постоянным автором журнала и, бесспорно, одним из его “золотых перьев”, роман «Дар» появился в «Современных записках» (1937–1938. № 63–67) с пропуском, без «Главы четвёртой», где речь шла о Чернышевском. И здесь, как в ряде других подобных случаев, причина таилась в воззрениях редакторов, прежде всего М.В. Вишняка (1882/3/–1975). Впоследствии он дал такое пояснение этой коллизии: “По мнению редакции, жизнь Чернышевского изображалась в романе со столь натуралистическими — или физиологическими подробностями, что художественность изображения становилась сомнительной”.
У меня очень сдержанное отношение к набоковскому изображению Чернышевского — но именно потому, что существует биография реального Чернышевского, трагическая, достойная не только сатиры — глубокого сострадания.
Однако с художественной точки зрения Набоков создал едва ли не самый яркий литературный памфлет в истории русской литературы. В контексте тех условий, в каких «Дар» создавался, Набокова можно и нужно было понять, а не цензурировать текст. За него автор вполне в состоянии ответить перед читателем сам.
Естественно, тонкости редакционной политики существуют всегда, и без компромиссов не обойтись. Но важно, чтобы спорные решения оставались всё же в пределах литературного поля и не зависели от политических влияний, тем более в отсутствие внешней цензуры.
Тот же Вишняк в своих воспоминаниях признавался, что произведения Дмитрия Мережковского они печатали в «Современных записках» “из практических соображений: редакция опасалась потерять нужного и ценного сотрудника: Мережковскую-Гиппиус”. Но хотя Зинаида Гиппиус печаталась в журнале чаще своего мужа, её непримиримо антибольшевистские взгляды тоже не раз вызывали возражения редакторов.
Известно недовольство Марины Цветаевой поэтическим отделом «Современных записок». Действительно, главное внимание уделялось прозе, и всё же за годы существования журнала на его страницах возникла представительная антология русской поэзии в изгнании, среди авторов которой не только К.Д. Бальмонт, В.И. Иванов,
В.Ф. Ходасевич, Г.В. Адамович, Г.В. Иванов, но и молодые — Б.Ю. Поплавский, Ю.В. Мандельштам, В.А. Смоленский...
Исторические романы Марка Алданова, широко читавшиеся в эмигрантских кругах, появляясь на страницах «Современных записок», также способствовали популярности журнала. Здесь же Алданов опубликовал многие свои рассказы и статьи.
Сегодня, когда многие произведения, впервые появившиеся в «Современных записках», по справедливости переизданы, историко-культурное значение сохраняют литературно-критический и библиографический отделы журнала. Здесь редакторам действительно удалось подняться над пристрастиями и вкусовыми предпочтениями, послужить созданию объективной картины культурной жизни Русского Зарубежья 1920–1930-х годов.
После мировых катаклизмов 1940-х годов в Париже стал выходить новый журнал русских изгнанников — «Возрождение». Несмотря на скромный подзаголовок — «Литературно-политические тетради» — и объём, не позволяющий претендовать на звание “толстого”, журнал этот быстро приобрёл известность в русском мире. Он имел свою историю, краткое изложение которой возьмём с титульных страниц номеров «Возрождения». Журнал был “основан 3 июня 1925 года в виде ежедневной газеты, с 1936 года преобразован в еженедельную газету. 7 июня 1940 года, накануне вступления в Париж германской армии, издание было временно прекращено; с января 1949 года и до декабря 1954 года «Возрождение» выходило шесть раз в год, с января 1955 года — ежемесячно”. Один из редакторов «Возрождения», выдающийся литературный критик Георгий Мейер, знакомый и читателям «Литературы», по справедливости писал, что это издание “умело в трагическую пору нашей жизни органически продолжить, развить идеи, на которых в течение целого тысячелетия покоилась русская и российская государственность”.
Ныне история «Возрождения» завершена. Последний, 243-й номер вышел в мае 1974 года. Сохраняя на протяжении всего времени своего непростого существования чёткую антикоммунистическую направленность, журнал вместе с тем имел и широкую преобразовательную концепцию, выраженную в его девизах: “Величие и свобода России”, “Достоинства и права человека”, “Ценность культуры”.
В литературном разделе «Возрождения» печатались произведения как мастеров русской литературы — Бунина, Гиппиус, Мережковского, Б.Зайцева, Ремизова, Шмелёва, — так и новых эмигрантов... В разделе литературной критики и литературоведения появлялись не только ёмкие отзывы на книжные новинки, но и серьёзные статьи по истории русской литературы. Квалифицированные, свободные от социологизации творчества истолкования произведений русских классиков выгодно отличаются от продукции советских литературоведов — недаром в последнее десятилетие в России перепечатаны многие из литературоведческих статей, увидевших свет в «Возрождении».
Очень представительным был раздел документальных свидетельств, где, в частности, были опубликованы (посмертно) дневники Зинаиды Гиппиус, «Моя летопись» Тэффи, ряд ценных воспоминаний о жизни Льва Толстаго, письма писателей и деятелей культуры...
Ещё один журнал, сыгравший немалую роль в общественно-политической и культурной жизни не только Русского Зарубежья, но и тогдашнего СССР, стал выходить в июле 1946 года в лагере для перемещённых лиц в Менхегофе (Германия).
«Грани»... В советское время это издание неизменно представлялось как орган, финансируемый ЦРУ и другими западными спецслужбами. Действительно, по признанию руководителей Народно-трудового союза (НТС), издававших «Грани», они не существовали в безвоздушном пространстве. Но здесь нет ничего необычного для практики ХХ века. Сегодня хорошо известно о многолетнем щедром финансировании руководителями КПСС при непосредственном участии КГБ знаменитых коммунистических газет — французской «Юманите», итальянской «Унита»... История о том, как обеспечивалась из Москвы деятельность компартии США, выглядит попросту анекдотом. К сожалению, скверным анекдотом.
Кем бы ни финансировались «Грани», журнал этот был очень содержательным (с начала 1990-х годов он издаётся в Москве и, к сожалению, испытывает все трудности современных изданий). За годы своего зарубежного существования (с 1951 года выпускался во Франкфурте-на-Майне) «Грани» стали, по сути, главным печатным органом писателей и публицистов второй волны русской эмиграции (то есть тех, кого на чужбину забросили перипетии Второй мировой войны), позднее на его страницах стали появляться не пропущенные в печать цензурой произведения живущих в СССР писателей (многие из них впоследствии вынуждены были эмигрировать). Авторами «Граней», наряду со “вторыми” эмигрантами Борисом Ширяевым, Сергеем Максимовым, Леонидом Ржевским и литературными патриархами — Буниным, Ремизовым, Зайцевым, а также Тэффи, были Иосиф Бродский, Владимир Войнович, Александр Галич, Наум Коржавин, Александр Солженицын. Печатался в «Гранях» и будущий главный редактор журнала «Континент» Владимир Максимов...
Есть у «Граней», как и у журнала «Возрождение», особая заслуга перед российской историей. На страницах этих изданий появилось множество воспоминаний участников Второй мировой войны, граждан СССР, которым общими усилиями удалось сохранить для народа неприкрашенные, честные свидетельства о величайшей трагедии планетарного масштаба. К сожалению, в большинстве своём пока они остаются невостребованными — даже современной российской наукой, но их время обязательно придёт.
Причины закрытия «Возрождения», вероятно, не связаны только с кончиной нефтепромышленника А.О. Гукасова (1872–1969), который на протяжении почти полувека финансировал его издание. Может быть, “либеральный консерватизм” «Возрождения» оказался не ко двору в прагматические 1970-е годы, может, ритм старой русской культуры, по которому жило «Возрождение», вошёл в противоречие с динамикой мгновенных перемещений эпохи глобальных ядерных противостояний и перманентных локальных конфликтов...
Так или иначе, осенью того же 1974 года ежеквартально начал выходить «Континент» — новый журнал русской эмиграции, её уже третьей волны. С журналом сотрудничали многие виднейшие деятели мировой культуры ХХ века. Андрей Сахаров и Александр Солженицын, Генрих Бёлль и Иосиф Бродский, Эжен Ионеско и Василий Аксёнов, Чеслав Милош и Виктор Некрасов, Роберт Конквест и Милован Джилас — вот авторы «Континента», который, согласно названию, поистине стал континентом вольного русского слова. А название было придумано Александром Солженицыным, незадолго до этого насильственно высланным из СССР; главным редактором стал также недавний эмигрант, писатель Владимир Максимов (1930–1995). В 1992 году он, считая завершённой свою миссию — миссию руководителя журнала духовного сопротивления идеологической экспансии коммунизма в СССР, передал «Континент» московской редакции с известным критиком Игорем Виноградовым во главе.
Таким образом, «Континент» также стал российским “литературным, публицистическим и религиозным журналом”, вступив в свободную борьбу за читателя с другими изданиями.
На судьбе «Граней» и «Континента» ясно видны особенности и превратности судьбы любого повременного — а не только эмигрантского — издания. «Континент» для нашего поколения, вступавшего в жизнь в 1970-е, был, наряду с радиостанцией «Свобода», символом надежды на возможность вольного развития человеческого духа, возможности его раскрепощения от пут коммунистического идиотизма. На то, что идеологический колосс, несмотря на его явственно глиняные ножки, рухнет в течение нашей жизни, никто не надеялся (да и погибли ли все порождённые им драконы и дракончики?). Но само существование вольного слова вселяло надежду на жизнь не по лжи и в родной стране, ставящей на себе тупиковый эксперимент, укрепляло уверенность в том, что в этих условиях можно и нужно, по прекрасному выражению поэта Георгия Ясько, эмигрировать в себя.
Но на былой славе долго не удержаться, и представляется очень перспективным стремление сегодняшнего «Континента» стать хроникёром современной российской жизни — и общественно-политической, и культурной (рубрика «Библиографическая служба “Континента”»). Как говорится, позолота сотрётся, а свиная кожа останется...
Сегодня единственным русским зарубежным “толстым” литературно-культурным журналом остаётся уже упомянутый ежеквартальный «Новый Журнал», только что отметивший своё шестидесятилетие. За это время вышло 226 номеров, где увидели свет рассказы из «Тёмных аллей» Бунина, многие произведения Бориса Зайцева, «Другие берега» Набокова, «Доктор Живаго» Пастернака (первая публикация на русском языке), «Колымские рассказы» Шаламова, проза Ремизова, Осоргина, Гайто Газданова, Нины Берберовой, стихотворения Георгия Иванова, Георгия Адамовича, Ивана Елагина, труды С.Франка, Г.Федотова, Н.Бердяева, Н.Лосского, В.Зеньковского, воспоминания Керенского, Ф.Степуна, «Грасский дневник» Галины Кузнецовой (скоро будет выпущен указатель содержания «Нового Журнала»). Издание сохраняет верность принципам, установленным в дни основания: не приемля какого-либо национализма, представить читателям самый широкий спектр мысли, результаты духовного поиска современников. В 1990-е годы новое дыхание обрёл знаменитый отдел «Воспоминания и документы»: в свободном мире и вспоминается лучше, да и многое остававшееся под спудом (например, письма) выходит на свет Божий.
Много для создания высокой репутации «Нового Журнала» сделал выдающийся русский писатель и публицист Роман Борисович Гуль (1896–1986), “редактор-мастер”, как его называли. О его взыскательности до сих пор вспоминают сотрудники, а составленный им перечень рукописей, отвергнутых редакцией, удивителен: здесь немало произведений, напечатанных впоследствии в других изданиях и имевших читательский успех. Дело, разумеется, не в придирках Гуля: качество публикуемого в «Новом Журнале» всегда было очень высоким. За двадцать семь лет работы здесь Гуль превратил издание в литературно-культурный журнал высокой жизнестойкости, сохраняющий своё значение доныне. После кончины Р.Б. Гуля журнал возглавлял писатель Юрий Кашкаров (1990–1994), а в настоящее время поэт и литературовед Вадим Крейд (интервью с ним опубликовано в газете «Первое сентября» 8 октября 2002 года).
Ныне «Новый Журнал» распространяется более чем в тридцати странах, сохраняя своё, только ему принадлежащее место в русском мире, потерявшем (хочется надеяться, навсегда) колючую проволоку на границах между своими частями. В этих условиях уже нельзя считать литераторов, других гуманитариев, покидающих сегодняшнюю Россию, вынужденными эмигрантами, а значит, и прежний настрой редакции, считавшей моральным долгом дать свободную трибуну изгнанникам, сменился вниманием к художественным качествам произведений, особой взыскательностью в отборе (тем более что портфель журнала всегда был переполнен). И нет ничего удивительного в том, что на страницах «Нового Журнала» сегодня не очень много авторов из тех, кто недавно — и добровольно — покинул Россию, но всё чаще печатаются жители Москвы, Санкт-Петербурга и других городов нашей страны. Находясь “далеко от Москвы”, редакторы «Нового Журнала» используют эту дистанцию как благо: то, что нам в столице не всегда заметно из-за вечного мельтешения хотя и поднадоевшей, но очень активной “литературной тусовки”, оттуда, с другого берега, видится лучше, яснее. И как прежде «Новый Журнал» собирал лучшее в русском рассеянии, так и сегодня очевидно стремление представить на его страницах панораму русской литературы начала нового века — не только там, но и здесь. Можно только сожалеть, что журнал этот почти недоступен отечественному читателю.
У всего есть свои времена и сроки. Есть сроки жизни и у журналов. Но то, что уже сделано для сохранения вековых традиций отечественной культуры журналами Русского Зарубежья, названными и неназванными (а ведь были ещё и газеты, и альманахи) — поистине бесценный кладезь. Конечно, и тиражи их были ограниченны, и за железные занавесочки нашей родины они попадали от случая к случаю, отдельными экземплярами. Но поистине ИХ дело не пропало. Сейчас, с развитием Интернета, множительных технологий и новых информационных систем этот континент к нам возвращается. С достоинством странника, честно прошедшего свой крестный путь.

Журнал «Современные записки» и русская эмиграция.

Эфир радиопрограммы "Мифы и репутации" на "Радио Свободы" (сентябрь, 2008 года).
Беседуют Иван Толстой (радиоведущий) и историк Олег Витальевич Будницкий.


Иван Толстой: Может быть, следовало бы сказать даже, что «Современные Записки» и есть сама история русского изгнания или одна из самых интересных страниц этой истории. Впрочем, навязывать своего мнения мы не будем. Но вот интерес профессионалов к журналу недавно был проявлен самым внушительным образом: в начале сентября в немецком университетском городе Бохуме собрались специалисты по литературе и истории 20-30-х годов на конференцию, посвященную журналу «Современные Записки». Назову имена ученых: прежде всего, это Даниэль Риникер, Ульрих Шмит и Манфред Шруба (организаторы конференции), а также Ирина Белобровцева, Николай Богомолов, Олег Будницкий, Микела Вендитти, Эльда Гаретто, Галина Глушанок, Сергей Доценко, Ричард Дэвис, Олег Коростелев, Екатерина и Андрей Рогачевские, Эдит Хейбер, Бен Хеллман, Андрей Шишкин, Владимир Янсон. Прошу прощения у участников, если я кого-то пропустил.
     
Собравшиеся обсуждали работу по комментированию переписки редакторов «Современных Записок» с авторами. Вот тут-то культурный клад и зарыт. Дело в том, что эта переписка считалась пропавшей, исчезнувшей, канувшей навсегда. Но она неожиданно нашлась! И благодаря группе ученых будет теперь издана и доступна всем. Иначе как праздником русской культуры я такое событие не назову.

Журнал начал выходить в ноябре 1920-го года и продолжался до весны 1940-го, прекратившись лишь тогда, когда Гитлер оккупировал Францию. Вышло в общей сложности 70 номеров. Теперь это журнальная классика. Когда началась Вторая мировая война, многие авторы и часть редакции «Современных Записок» перебрались за океан, и в 42-м году в Нью-Йорке продолжили издательское дело, основав «Новый Журнал», который даже и внешне поначалу напоминал «Современные Записки».

Всё это  - историческое вступление к сегодняшней программе. Журнал – это, прежде всего, люди. Вот к ним и перейдем в разговоре с одним из участников бохумской конференции. Мой собеседник – историк Олег Витальевич Будницкий. Что же такое журнал «Современные Записки»? Историю  не всякого  журнала изучают, а вот «Современные Записки» удостаиваются конференции, издания  редакционной переписки, и так далее. Как бы вы коротко охарактеризовали значение  этого журнала в истории русской журналистики, русской публицистики, русской  культуры и, конкретно, эмигрантской культуры?

Олег Будницкий:   Тремя словами – лучший русский журнал.

Иван Толстой: Что в это вы вкладываете?

Олег Будницкий:   Понятно, что если мы говорим  о толстом журнале (что такое толстый журнал все понимают),  то мы невольно их сравниваем между собой. «Современник», «Отечественные записки», «Русский вестник», «Новый мир», и так далее. Так вот,  по сравнению с любым из этих журналов «Современные записки» находятся на недосягаемой высоте. И это тот случай, когда не было бы счастья, да несчастье помогло. Ибо это был  эмигрантский журнал, он издавался в городе Париже, и это был единственный, по существу, толстый журнал, который относительно регулярно выходил в русской эмиграции. Других просто не было. Были «Скифы», «Версты», другие толстые журналы, которые выходили некоторое время, выходило 3-4, может, чуть больше номеров, и журналы исчезали. Одно из главных достоинств любого журнала - то, чтобы он выходил более или менее регулярно. «Современные записки», при том, что менялась периодичность, все это был связано с деньгами, как любой эмигрантский журнал, тем более, толстый, конечно, себя не окупал и, хотя продавался, но, тем не менее, не окупался и получал субсидии из разных источников. Вот этот журнал  выходил с 1920 по 1940 год. А поскольку в городе Париже, а также в его окрестностях, я имею  в виду Берлин, скажем, и некоторые другие точки, где обосновались русские эмигранты, в этих городах и жили те люди, у которых были несовместимые политические и эстетические взгляды с советской властью, то для них показалась такой доступной единственная площадка  - журнал «Современные Записки». И поэтому мы видим в одном журнале публикацию практически всех   произведений, которые писались в это двадцатилетие, по алфавиту: Алданов, Бунин, Зайцев, Шмелев… Это я называю имена прозаиков. Мережковский и Гиппиус, раз уж  о Мережковском зашла речь, это неразлучная пара, Марина Цветаева, которая жаловалось, что ее не печатают. Откройте «Современные Записки» -  печатались и стихи, и проза мемуарная, хотя эстетически отнюдь воззрения редакторов не совпадали с представлениями о том, что такое стихи у Марины Цветаевой. И это, конечно, публицистка, историография, историософия, что хотите. Это потрясающие воспоминания Василия Маклакова, которые определили во многом отношение последующих историков русской революции и русского либерализма, это работы Ходасевича, Фондаминского, Степуна…  Редкое  имя, значительное в русской эмиграции, которое бы  не появлялось на страницах  «Современных Записок». Вот что такое были «Современные Записки». Причем, что поразительно, в эмиграции  ведь не бывает не партийных изданий. Эмиграция - она потому и эмиграция, что у нее есть расхождение с властью на родине. И этот журнал редактировали пятеро. Потом, к сожалению, один из них, Александр Гуковский, скончался, покончил с собой. Четверо редакторов были эсерами по партийной принадлежности. Если быть уж совсем точным  - правыми эсерами

Иван Толстой: Как кто-то сказал: «А судьи  - кто? Да пять эсеров».

Олег Будницкий:   И вот эти эсеры задумали  такой журнал, который не то, что был не партийным (при том, что они были эсерами, это при всем желании сложно), но максимально свободный от  партийных пристрастий, особенно, то, что касается художественного отдела. То есть, совершенно очевидно, что они не стали бы печатать какие-то черносотенные  вещи. Но когда пошли «Солдаты» Шмелева, которых они взяли не глядя, все ужасались, что они там печатают, но они печатали.

Сейчас, когда я получил доступ к редакционной переписке, это отельная история,  например, о моем излюбленном персонаже Маклакове, когда начались его  воспоминания, которые тоже взяли не глядя, потому что Маклаков был фигурой более чем известной, и Фондаминский, который завтракал с ним по четвергам в течение многих лет  у Евгения Юльевича Пети,  писал Вишняку  о Маклакове: Что бы он ни дал, все будет интересно». А Вишняк пишет: «Да он чересчур ленив, чтобы писать». И был прав. Маклаков не писал, по счастью, потому что почерка его понять не мог никто. Так что он говорил, диктовал. Все его тексты это диктовки.

Иван Толстой: Кому диктовал?

Олег Будницкий:   Во-первых, он был посол, потом глава Эмигрантского комитета, у него была стенографистка, секретарь. А потом -  сестре.

Иван Толстой: Он жил ведь с сестрой,  он так никогда и не женился.

Олег Будницкий:   Эта история, между прочим, любопытная. На самом деле, он   женился, но всегда это скрывал.

Иван Толстой: Втайне от сестры женился?

Олег Будницкий:   Женат он был в относительной молодости, ему уже за 30 было, он на какой-то певичке женился из кабака,  был женат два года, даже ездил с ней в Италию. В письмах Толстых это мелькает. Он был близок к семейству Льва Николаевича Толстого, и там что-то  о том, что «Маклаков с женой поехал в Италию». Виктор Шевырин,  известный довольно историк и очень симпатичный человек, он смотрел бумаги Маклакова, которые находятся в Государственном историческом музее, и выяснил, что был Василий Алексеевич женат два года, и даже дочь вроде бы у него была. Но это все никогда не упоминалось и скрывалось, это был совершенно неравный брак, странный и случайный. Но так, в принципе, он был холостяком старым, кроме этого случайного брака, если это, конечно, не одна из легенд, свеянных с отношениями Маклакова  с женщинами. Маклаков был  знаменит по этой части.  Как писала одна дама, «два Василия сводили с ума Москву». Это Василий Качалов и Василий Маклаков. Да, действительно, сестра его не была замужем, он не был женат, и сестра была такой домоправительницей у него, вела хозяйство, и все ее знали, любили и  припадали к стопам, что называется, потому  что Мария  Алексеевна была известная благотворительница. Но не потому, что было много денег, а потому, что она умела организовать, найти и что-то делать. Очень была близка к семейству Толстых, может быть, даже ближе, чем Маклаков, очень часто бывала в Ясной Поляне, в дневниках Льва Николаевича и Софьи Андреевны она постоянно упоминается.

Так вот, когда Маклаков начал публиковать, это был  по-своему уникальный период  для «Современных Записок». Потому что, что-что, а  революция, особенно Февральская, была для этих людей священной коровой, а  Маклаков революцию осуждал, и он считал, что революция большевистская это логическое продолжение революции Февральской, что вступив на этот путь, на путь свержения исторической власти, не постепенного перехода и эволюции, а такого катастрофического разрыва с прошлым, Россия была обречена на то, чтобы скатиться в пропасть. И он считал поражение революции 1905 года благом, хотя тут не совсем понятно, с его  точки зрения, революция на самом деле поражение потерпела или нет. Потому что ведь в России возникла конституционная монархия, по сути. Хотя это слово не употреблялось, но были основные законы и, де факто, это была  Конституция, была Дума, и все вытекающие отсюда последствия.

Так или иначе, не вдаваясь в подробности маклаковской историософии, очевидно, что это было прямо противоположно тому, что исповедовали редактора «Современных Записок». И Вишняк пишет Фондаминскому, тоже из этой редакционной неопубликованной переписки, а именно Фондаминский сосватал Маклакова, и это было его клиент, он с ним  поддерживал отношения, Вишняк пишет: «Маклаков нас предупреждал, что вы покупаете кота в мешке. И, действительно, кот оказался паршивый и блудливый». И они стали думать, как же Маклакова прекратить. И даже Фондаминский схватился за голову, хотя он был самым правым из этой компании - Аксентьев, Руднев, Вишняк, Фондаминский и Гуковский, который в 25 году ушел из жизни. И Фондаминский  стал писать  Маклакову: «Может, книжку побыстрее издадите, чтобы это не появлялось на страницах «Современных Записок»». В результате, мемуары Маклакова, «Из прошлого»  они назвались, печатались 8 лет  - с 1929-го по 1936-й год. И я было заявил на конференции, с которой мы начали, и о которой я скажу несколько слов, что это был самый длинный текст, который публиковался, но один из  участников меня поправил, что самый длинный это текст «Мысли о России» Фондаминского. Может быть, и так, но все-таки я Фондаминского бегло смотрел и мне кажется, что это  цикл статей, которые не являются единым произведением. А маклаковский текст -   связный. В этом отношении  это самый длинный текст, который там был.

Иван Толстой: И единая тема.

Олег Будницкий:   И из этих воспоминаний Маклакова выросли три его книги. Трехтомная «Власть и общественность на закате старой России» вышла в 1936 году в Париже, но не в  издательстве «Современных Записок», а в «Иллюстрированной России»,  потом «Первая Дума» и «Вторая Дума». И без  этих книг представить себе историю русского либерализма просто невозможно. Достаточно сказать, что, скажем, известная книга Леонтовича, переизданная Солженицыным в серии «Исследований по новейшей русской истории», ведь это, концептуально, пересказ  мемуаров Маклакова. Там он  их  пересказывает и обширно цитирует. И не случайно Александр Исаевич эту книгу переиздавал и к Маклакову относился почтительно, называя его  «умнейший из кадетов». В его «Красном колесе» есть не только обширные цитаты, но и концептуально очень многое это просто-напросто парафраз Маклакова.

Иван Толстой: Олег Витальевич, давайте вернемся к тому, с чего вы начали, - к толерантности редакторов «Современных Записок», к толерантности этих эсеров. Откуда она? Какая за этим стояла философская и общественная мысль? Почему они в такую охотку печатали кадета Маклакова да и чуждую им эстетически Цветаеву? Что это за позиция? Уверенность – в чем?

Олег Будницкий: Тут есть два момента. Один, если вы хотите издавать журнал,  который будут читать, и вы хотите привлекать людей, нужно их не отпугивать какими-то жупелами и знаменами. Бунин в ярко  выраженный партийный  журнал не пошел бы. И он сам временами такое писал редакторам, но они все это сносили. Это  касалось не только политики, он там  пишет: «Толстой, когда он  писал «Хозяин и работник», он требовал сто корректур. Ну, хорошо, я писатель  в десять раз хуже, чем Толстой,  ну, десять корректур, а я две всего требую».

Иван Толстой: Не от того ли  типографские рабочие в дореволюционной России Льву Толстому ответили на эти многочисленные корректуры? Знаете, существует известный линотипический портрет Льва Николаевича. Огромный портрет, на огромном листе печатном, типографском. Портрет Льва Николаевича набран буковками из рассказа «Хозяин и работник». Так что с расстояния уже трех шагов видишь -  Лев Николаевич. А присматриваешься, это рассказ «Хозяин и работник» набран.

Олег Будницкий: Да, здорово, я не знал этого.

Иван Толстой: По старым букинистическим магазинам помню, висел иногда, время от времени. Такой портрет сейчас уж не найти.

Олег Будницкий: Так вот, возвращаясь к толерантности. Чтобы привлечь таланты, нужно было  создать им площадку, на которой им было бы незазорно печататься. Это один момент. Второй момент это то, что эмиграцию, особенно 1920 году, после  краха Врангеля, последней надежды,  обуревала идея единства. И национальные комитеты, парламентские комитеты, совещания Учредительного собрания не проектировались, не составлялись и реально не собирались. В итоге, из этого единства эмиграции ничего, как всегда, не вышло и не могло выйти, потому что уж  чересчур противоположны были воззрения многих.  Для кого-то Врангель был герой,  для тех же эсеров он был героем, так или иначе, но эта идея площадки, где могут встречаться люди, но уж не антагонистических, а, может быть, различных взглядов, но взглядов, которые все-таки, в русле основной эмигрантской идеи политической  -  антибольшевизм, какие-то начатки демократии и  народовластия -  это они принимали.. Повторяю, это был  журнал не для всех, крайне правые и националисты там, кончено, трибуну не получали.

С другой стороны, идея о том, что цензуры в журнале не было, это идея ложная. Цензура была. И в Бохуме была такая дискуссия, и один из участников, вам известный, сказал, что не было там никакой цензуры, и на эту тему рассуждал. И тут мы выслушали, с мой точки зрения, очень любопытный доклад Галины Глушанок, живущей где-то между Нью-Йорком и Петербургом, о том, как курочили в журнале «Дар» Набокова. И вот, основываясь на материалах, полученных ею из Набоковского архива, она показала, как эту пресловутую главу о Чернышевском выбросили. Более того, там же было такое примечание, что это делается  с согласия автора. Ничего подобного. На самом деле, Набоков против этого возражал, редакция судила-рядила, потом Набоков вроде бы согласился, чтобы там было написано что-то совсем другое -  не «с согласия автора», а то, что автор, в общем, не сильно доволен, но, в силу  определенных причин, он опускает эту главу, которая будет когда-нибудь восстановлена. И тут ему один из редакторов пишет, Руднев, по-моему, что у нас было собрание в редакции,  мы все это обсуждали, и все эти  формулировки, и что делать с главой, печатать ее или нет, но вот уже  номер уходит в типографию, поэтому мы даем там примечание, что с согласия автора глава выпущена.

Вот, как было дело. Так что очень интересно. Набокова они потерять не хотели. Перечисляя публикующихся в «Современных Записках»,  я не упомянул Набокова, который опубликовал практически все свои крупные вещи именно в «Современных Записках»: и «Соглядатай», и «Защита Лужина», и «Дар», и еще некоторые  вещи.

Иван Толстой: Вся проза. И «Приглашение на казнь», и «Отчаяние».

Олег Будницкий: И стихи тоже. Но там такой любопытный момент, что Набоков-то эстетически не вполне попадал в эту эсеровскую  народническую реалистическую линию, хотя Фондаминский уже далеко от этого отошел а, например, Марк Вишняк  был человеком достаточно упертым в этом отношении. Так вот, сегодня  просматривая переписку, еще раз обнаружил, что «Набоков уже серьезный писатель нельзя ему платить, как начинающему, будем ему платить 500 франков за лист». Тут же они пишут, что вообще 500 франков в Германии это 84 марки и,  в общем, это небольшие деньги, и тема эта постоянно возникает, что Набоков живет на литературные заработки, на гонорары, и  надо ему заплатить вперед. В общем, при все при том, что гонорары были не маленькие, но и не сильно большие, они позволяли поддерживать существование.

Иван Толстой: Мне приятно вспоминать, что к знаменитому парижскому журналу я имею далекое, но родственное отношение. В самом начале жизни журнала, когда материалов в редакционном портфеле было еще слишком мало, мой дед писатель Алексей Толстой согласился на предложение Ильи Фондаминского (близко стоявшего к «Современным Запискам») и дал в журнал свой роман «Хождение по мукам». Правда, к этому времени, начало «Хождения по мукам» уже появилось в другом журнале – «Грядущая Россия», - но он закрылся после второго номера, и роман как бы повис в воздухе. И вот в «Современные Записки»  «Хождение по мукам» началось с третьей главки. Это было, разумеется, нелепо, поэтому в конце первого номера решено было еще раз напечатать самое начало романа. Уникальный случай: автор смог опубликовать один и тот же текст в течение одного и того же года в двух разных журналах.

«Хождение по мукам» в его эмигрантском варианте сильно отличалось от последующего советского, и сотрудничество с «Современными Записками» у Алексея Толстого было недолгим. Но нравится это кому-то или нет, из песни слова не выкинешь.

Или вот еще. Воспользуюсь правом ведущего и прочитаю два стихотворения из «Современных Записок». Стихи принадлежат моей бабушке, Наталье Крандиевской. Помещены в Х номере журнала. 1922-й год.

Не окрылить крылом плеча мне правого,
Когда на левом волочу грехи,
О, Господи, - я знаю, от лукавого
И голод мой, и жажда, и стихи.

Не ангелом-хранителем хранима я, -
Мечта-кликуша за руку ведет,
И купина Твоя неопалимая
Не для меня пылает и цветет.

Кто говорил об упоеньи вымысла?
Благословлял поэзии дары?
Ах, ни одна душа еще не вынесла
Бесследно этой дьявольской игры!

И второе стихотворение:

И все ж!.. Приплыв к иному берегу,
Как молодость забыть, друзья?
Над садом лунную истерику
И вдохновенье соловья.

Еще не жизнь – а томный зуд,
Еще не полное цветенье,
Когда все нервы в знойный жгут
Скрутило девичье томленье.

Но песнь любви, что наизусть
Все пели, - слушаю, как новую.
Ах, в свой черед, пусть каждый, пусть
Упьется – тысячевековою!

На этом разговор о семейных связях с журналом прекращаю.

Мой собеседник – историк Олег Будницкий, вернувшийся с недавней конференции в германском университетском городе Бохуме, где собравшиеся обсуждали предстоящий коллективный труд – публикацию и комментарий к переписке редакторов «Современных Записок». Эта переписка была неожиданно найдена несколько лет назад и имеет большое культурное значение. Надеемся вскоре с ней познакомиться. Один из комментаторов, Олег Витальевич Будницкий, специализируется, в частности, на финансовой истории эмигрантского существования. В ближайшие недели в Москве выходит его книга «Колчаковское золото». Олег Витальевич, деньги русской эмиграции и журнал «Современные Записки» – как это связано между собой?

Олег Будницкий: Одно могу сказать, что ни грамма колчаковского  золота, ни золотника, пользуясь мерами того времени, на издание «Современных Записок» не пошло, это уж точно. Эти деньги пошли по другой части. Только, можно сказать, опосредованно Руднев, который получал зарплату в Земгоре… Земгор получал  субсидии от Финансового совета послов. Вот там  были остатки денег, вырученных от продажи части колчаковского золота, бывшего имперского. Но это очень опосредованный путь. Напрямую журнал ничего этого не получал.

Иван Толстой: То есть Земгор не финансировал «Современные Записки»?

Олег Будницкий: Я, честно говоря, специально этим не занимался. По-моему, нет.

Иван Толстой: Тогда откуда финансы?

Олег Будницкий: Сначала что-то давали  эсеры. Я не занимался специально этим сюжетом, и подробную сводку дать не могу. Одно могу сказать, что время от времени проводились сборы в пользу журнала. Рахманинов какие-то деньги давал.

Иван Толстой: Одного его «ля» хватило бы на целый публицистический раздел.

Олег Будницкий: Кстати, Маклаков собирал  для них деньги. Есть переписка его, что он с кем-то поговорил, еще с кем-то поговорил  и  получил 500 тысяч франков. Такие цифры фигурировали.  Так что я, к сожалению, на этот вопрос вам сейчас ответить не могу, это будет уже в следующей моей книжке, которая будет называться «Деньги русской эмиграции», продолжение «Колчаковского золота». Еще «Колчаковское золотое» не вышло, выходит в октябре, но вторая книга в значительной степени написана, и там я, может быть, упомяну об источниках  существования «Современных записок». О «Последних  новостях», например, мне уже кое-что понятно, и об «Общем деле» бурцевском. «Последним новостям»  кое-что досталось от российского          посла, а основные средства посольства это были средства, вырученные от последнего,  самого крупного золотого займа Колчака. Там было получено двадцать два с половиной миллиона долларов,  по тем временам огромные деньги, и не все потратили на винтовки, пулеметы и патроны, кое-что оставалось.  Наиболее крупные суммы пошли на расселение беженцев, армию Врангеля и другие нужды, а некоторую  часть Бахметьев тратил на культурные и политические цели, которые считал важными и полезными.

Иван Толстой: То есть у него был выбор, куда  пустить свинец – на пули или на типографский набор?

Олег Будницкий: Ну, в 1921 году на пули уже пустить было  некуда, хотя он подбрасывал деньги Борису Савинкову и его организации, а также центру «Действие» Чайковского. С этими организациями, которые действовали в России, вроде бы были какие-то связи. Может  быть, впоследствии это могло бы перерасти в нечто большее, чем просто пропаганда. Вот он давал деньги  летом 1921 года «Последним новостям». Есть переписка Маклакова и Милюкова, обнаруженная мной. Вернее не обнаруженная, а она лежит и описана в Бахметьевском архиве, и там есть чрезвычайно любопытный сюжет, как Бахметьев субсидировал «Последние новости», и Милюков пишет что «без вашей помощи мы бы это лето не пережили». Это лето 1921 года. Потом уже Милюков стал получать субсидии со стороны, и пошла подписка, реклама,  то есть это была успешная газета. Газета скорее может окупиться, чем толстый литературный журнал. Это понятно.

Иван Толстой: Олег Витальевич, несколько раз вы уже упоминали редакционную переписку и, прежде чем я попрошу вас рассказать, откуда вы ее взяли, где она находится, расскажите, пожалуйста, о самом действии, которое совершалось в Бохуме: что это была за конференция, кем она была организованна, кто в ней участвовал, чему она прицельно была посвящена?

Олег Будницкий: Конференция называлась очень просто -  «Современные Записки. Журнал и его авторы». Конференция была организована группой германских славистов, я бы даже сказал германо-швейцарских, потому что некоторые из них происходит из Швейцарии, один из них сейчас работает в Швейцарии, но продолжает участвовать в проекте. Это профессор Ульрих Шмит, Даниэль Риникер и Манфред Шруба -   известные слависты, занимающиеся историей русской литературы. Уже сейчас  понятно, что в два тома это не влезет. Сколько из этого всего получится томов и хватит ли средств на то, чтобы это все издать, я сейчас сказать не могу, потому что чем дальше в лес, тем больше дров и текстов. Проект -  международный, в нем участвуют исследователи из Германии, России,  Великобритании, Италии, США. И каждый из нас готовит к печати какую-то часть.

Иван Толстой: Итак, Олег Витальевич, где же хранится архив журнала? Откуда он ни с того, ни с сего взялся?

Олег Будницкий: Вот сейчас я вам  расскажу. Дело было так. В 1986 году Земгор -  Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей, образованный в Париже в феврале 1921 года, -  понял, что хранить материалы он  уже не имеет возможности. Они, по моим отрывочным сведениям, хранились на какой-то ферме, и там было все это забито этими пачками и коробками с бумагами. Непонятно было, что с этим делать. Земгор   стал  французской организацией, он встроен в систему социальных  благотворительных организаций Франции, а по  французским законам архивы этих организаций  подлежат хранению в течение 10 лет. Если это прошло, это, в основном, уничтожается. Действительно, какие-то социальные программы не имеют особой исторической ценности, сохранять все бумаги нельзя. Но это не относится, конечно, к архиву Земгора. Это особая организация, это особая ситуация, особенно для нас. И они предложили взять этот материал русскому архиву в Лидсе.

Иван Толстой: На севере Англии.

Олег Будницкий: Почему туда? Потому что  человеческий фактор. Что такое русский архив в Лидсе? Это Ричард Дэвис. Собственно говоря, архив это Ричард и Ричард это архив. Он его создал, он собирал материалы,  у него там есть замечательные вещи, самое известное, что передано было - это  архив Бунина, много  других интереснейших материалов, бумаги Саблина  - российского представителя в Англии. И вот среди этих бумаг Ричард Дэвис неожиданно  нашел переписку редакции «Современных Записок». Почему это там оказалось -  понятно. Руднев служил в Земгоре и, одновременно,  был редактором «Современных Записок». И бумаги свои держал в  земгоровском офисе.  В 1940 году Руднев скончался, а бумаги его остались в Земгоре. И вот Ричард Дэвис случайно это дело обнаружил. Чтобы представить себе масштабы этого архива, это 200 коробок. И если кто-нибудь представляет себе стандартную архивную коробку и думает, что это в таких коробках, он заблуждается. Это большие коробки, в каждую из которых вмешается от трех до четырех  стандартных архивных. То есть от 600 до 800 коробок.

Иван Толстой: Фантастическое собрание!

Олег Будницкий: И Ричард Дэвис там один буквально. Ему волонтеры какие-то помогают, время от времени. Поскольку он занимался, прежде всего, систематизацией архива Бунина  и другими бумагами, то этот архив был только в приблизительно  разобранном состоянии. И вот было понятно, что среди этого есть часть переписки редакции «Современных Записок». И мне довелось отчасти участвовать или присутствовать при том, как следующие порции были обнаружены среди этих 200 коробок. В начале 21-го века, когда Земгору должно было исполняться 80 лет, возникла идея провести конференцию по истории Земгора и подготовить какой-то сборник. Инициировали это французские исследовательницы Катрин Гусев и Ольга Бешон-Бобрицка. И, естественно, нужно было обращаться к архиву. Тут я, совершенно неожиданно для меня, получил информацию и  предложение от Ричарда Дэвиса, с которым мы с вами вместе пересекались на конференции в Бахметьевском архиве и были шапочно знакомы. Он видел мои публикации о Маклакове,  предложил  мне поучаствовать в этом проекте и пригласил приехать в русский архив в Лидсе и посмотреть на эти бумаги. Я не могу сказать, что я проникся большим энтузиазмом.

Что такое Земгор? Это тысячи прошений, справки  всякие. Это интересно,  это все русская эмиграция, но это не интеллектуальное пиршество. «Там есть бумаги и вашего Маклакова», - писал мне Ричард. Понятно, что там они должны были быть, Маклаков  был главой Эмигрантского комитета, и обязательно там должны были быть какие-то его бумаги. Я приехал в Лидс в  первый раз на недельку. И вот Ричард достает какие-то коробки с полки, я открываю  первую же из них и вижу папку с надписью:  «Мишель  де Гирс».  Михаил Николаевич Гирс. Это был ни кто иной, как глава совещания российских послов в Париже. Вот она, первая неожиданность. В состав земгоровского архива, оказывается, вошли сверхсекретные документы Совета российских послов в Париже. Именно там я нашел  это заключительное звено, которое касается истории колчаковского золота. Можете себе представить ощущение. Не разобранный архив, где какие-то бумаги, о которых   никто не знает, и  все думают, что они уничтожены. Дело кончилось тем, что совокупными усилиями Ричарда Дэвиса и университета Лидса мне предоставили аспирантское общежитие на некоторое время. Что такое английские краны холодной и горячей воды,  может себе представить только тот, кто этим пользовался. И не могу не сказать спасибо  институту «Открытое общество», ныне закрытому, у которого тогда были разные программы, в том числе программы  исследовательских поездок. Они мне выделили грант на месяц, и я поехал, был вселен в аспирантское общежитие с этими фантастическими кранами. Все краны искупал, конечно, материал. Мы с Ричардом Дэвисом, когда уже читатели уходили из архива или в выходные дни, оставались  там, брали коробку с полок, вываливали на столы содержимое, начинали разбирать. Это Земгор, это дипломаты, дипломатический архив, а это вообще бог знает что. И среди этого «бог знает что» обнаружилось еще несколько папок с перепиской редакции «Современных Записок». Мой глаз был, прежде всего, обращен в сторону дипломатической, особенно, финансовой ее части, тайная тайных эмигрантской дипломатии,   которые не передавались никуда -  ни в Прагу, ни в Гуверовский архив. Держал Маклаков до смерти это при себе, и после его смерти это перекочевало в архив Земгора. Ричард Дэвис, кончено, прежде всего, смотрел  на очень вкусные литературные материалы. Ощущение, конечно,  потрясающее, когда берешь письма Цветаевой, никому неизвестные. Вот они.  Самое известное имя там, среди массы других людей.  Проект на этом не остановился. Запросили библиотеку Лили,  в Индиане, и вот среди этих кукурузных полей в Индиане находится архив Вишняка. А это, по сути, архив «Современных Записок». И еще какие-то архивы, какие-то кусочки там находили. Но это два основных источника, две основных части, не марксизма, а русской литературы в эмиграции. Вот из этого было склеено. Это пол дела.  Провели, кончено, колоссальную работу  - это расшифровали и все эти  письма набрали. Они все просканированы, но некоторые почерки читать невозможно.

Иван Толстой: Кто разбирал? Известные люди?

Олег Будницкий: Когда я получил расшифрованные письма Маклакова, я был потрясен, ибо понять письма Маклакова  не мог никто. Если Борис Николаевский, знаменитый архивист, писал ему: «Я рукописи Маркса читал и понимал по-немецки, а ваш почерк не могу. Пожалуйста, кому-нибудь  продиктуйте».

Иван Толстой: Не потому ли Маклаков диктовал?

Олег Будницкий: Конечно. Но, кстати говоря, Маклаков считал, что женщинам писать письма  на машинке неприлично, и писал их от руки. Что уж там женщины понимали, я не знаю. Но письма хранили. Вот  я некоей Александры Муравьевой в Гувере смотрел архив, там целая пачка писем Маклакова, написанных от руки. О чем – бог его знает! Письма  Маклакова расшифровала жена Даниэля Риникера, и я публично заявил, что ей нужно присвоить звание героя социалистического или капиталистического труда, но эта работа сопоставима с расшифровкой рукописей майя. Кое-какие транскрипции сделаны и разосланы участникам этого проекта, и они будут соответствующим образом прокомментированы и опубликованы после этого. Потом, посмотрев перечень людей, кто кем занимался, кто о  ком может написать, и кто может чьи письма прокомментировать, пригласили. Кто-то согласился, кто-то -  нет, но я думаю, что большинство согласилось, ибо проект увлекательный и мы теперь этим занимаемся. В Бохуме собрались, чтобы сверить часы, обсудить проблемы текстологии, комментирования, да и просто всякие интересные сюжеты, связанные с тем, что получается.

Еще раз хочу сказать, что когда читаешь внутриредакционную переписку, то  многие вещи видятся немножко по-другому и просто становятся понятными и объяснимыми. В основном, переписка  деловая, но есть замечательные, выигрышные моменты, когда обсуждаются  некие общие вопросы или когда Иван Алексеевич Бунин  злобствует или когда Марк Вишняк исходит желчью по поводу того, что ему приходится печатать.

Иван Толстой: Олег Витальевич, какая часть этого блюда, этой переписки досталась вам для комментирования?

Олег Будницкий: Не трудно догадаться – Маклаков. Еще я твердо взял своих -  Бурцева, еще Милюкова (раз уж Маклаков, то и Милюков). Но у Милюкова не очень интересная критика, небольшая и, в основном, юбилейного характера. Бурцев,  которым я много занимался, известный охотник за шпионами, и Сватиков -  земляк,  как не взять. Наш, ростовский. Есть и еще предложения. У меня целая папка в компьютере, забитая этими сканированными текстами писем разных людей. Интересно, в большей или меньшей степени. Посмотрим, хватит ли времени и сил. Маклакова взять я просто  обязан, тут просто говорить нечего.

Кстати говоря, я готовлю к печати публикацию  переписки Маклакова с Шульгиным, там как раз обсуждается начало публикации мемуаров Маклакова в «Современных Записках». И он пишет: «Не знаю,  удержусь ли я в этом журнале, редактируемом четырьмя эсерами», и что «может быть, дальше вступительных статей дело и не пойдет». И еще любопытный штришок: известный Абрам Осипович Гукасов, издатель «Возрождения» и всего прочего, у Маклакова получил согласие на публикацию фрагмента в  «Возрождении»,  и Маклаков прислал ему корректуру.  Гукасов его пригласил на завтрак и предложил редактировать «Новый Журнал». Он давно вынашивал мысль.  Малоизвестная, вернее, вообще неизвестная история, что Гукасов собирался издавать не только «Возрождение»,   газету, альтернативную «Последним Новостям», но и журнал, альтернативный «Современным Запискам». И пригласил в редакторы Маклакова. Одним из аргументов было то, что «вы  свои мемуары в «Современных Записках» не напечатаете, и они не будут это печатать дальше. А тут у вас будет свой журнал». Маклаков отказался, потому что он -  лицо официальное, глава Нансеновского общества по делам беженцев в Париже и глава Эмигрантского комитета, и он не может редактировать никакой журнал,  какого бы направления он ни был. Это было, с его точки зрения, несовместимо и, используя чье-то выражение или свое собственное, «что-то не подходит к типу моей красоты». Василий Алексеевич вообще был человек очень остроумный, и об этом остроумии, глубине анализа и свободе интеллектуальной его опубликованные тесты дают слабое представление. Они замечательны,  но проигрывают по сравнению с письмами, в которых он мог писать и говорить все, и это его устная речь, где он высказывает такие мысли и обсуждает такие вопросы, которые он считал  невозможным обсуждать в печати.

Иван Толстой: Что же помешало Гукасову издать новый журнал? Уж, наверное, не финансовые проблемы?

Олег Будницкий: Во-первых, все-таки издание должно хоть как-то, если уж  не окупаться, то  возвращаться. «Возрождение» же постепенно  перешло к еженедельному формату. Люди нужны были. Он Макалкова просил вступить в переговоры со Струве, чтобы он вернулся. Струве и Шульгин. Он тоже ушел вместе  со Струве из «Возрождения». И там у  Маклакова целая переписка, дольно обширная, с Шульгиным, когда они обсуждают эту проблему,  как пригласить Струве, чтобы не попасть в неловкое положение, и Струве не поставить в неловкое положение, и можно ли вообще с Гукасовым сотрудничать и на каких условиях. Это все очень любопытно. В итоге, из этого ничего не вышло. До  деятелей «Современных Записок» тоже дошло, что Гукасов что-то затевает. У них там это мелькает. В итоге, ничего не вышло. С одной стороны, я думаю, что он прикинул, что вряд ли этот журнал будет пользоваться  серьезным спросом, вряд ли перебьет аудиторию у «Современных Записок», а, во-вторых, журнал делают люди, а по настоящему крупных людей или  людей, способных  сделать такой журнал, он не нашел, или же они просто не захотели с ним  работать.

Иван Толстой: Они уже были с «Современными Записками»,  молодежь была уже со своими изданиями.

Олег Будницкий: Но этот сюжет стоит отельного изучения и  одну часть переписки, которая по этому поводу велась, я читал и ее буду публиковать. Это переписка Маклакова с Шульгиным, а также копии писем Гукасова есть в этом пакете и писем Петру Струве.

Иван Толстой: Олег Витальевич, в начале нашего разговора вы упомянули Евгения Юльевича Пети и сказали, что, возможно, вернетесь к нему. Это фигура важная для темы сегодняшнего разговора.

Олег Будницкий: Эжен Пети, Евгений Юльевич Пети, это французский дипломат, он работал во французском посольстве в Петербурге, и он был фигурой значительной во французской медиа и, вообще, французской власти. Он одно время был секретарем Мильерана, президента Франции. Не тем секретарем, который печатает документы, а  генеральным секретарем, который  вел канцелярию и администрацию  президента. Пети был большой русофил, он был женат на русской еврейке  Софье Григорьевне Балаховской из Киева, из Балаховских киевских сахарозаводчиков, и у него был такой открытый дом для  некоторой части российской интеллектуальной элиты. У него  завтракали  по четвергам Маклаков, Алданов, Фондаминский, Керенский, Зензинов, Бунин, когда бывал в Париже, Гучков и некоторые другие. Но эта компания  была постоянной. Маклаков и Алданова много лет переписывались. К несчастью, они жили в одном городе, в Париже, но при этом, между прочим, умудрялись переписываться.

Иван Толстой: По пневматичке.

Олег Будницкий: Причем, что интересно. Например, одно письмо Маклакова, я сейчас еще кое-что готовлю, но не буду сейчас об этом говорить, это работа не на один, видимо, год, потому что переписка колоссальная. Маклаков пишет, что «вчера за завтраком я не мог все сказать, даже в этой компании». Он считал, что какие-то вещи не следует вслух говорить, потому что надо как-то это выносить. А Алданов, видимо, уже тогда  был ему интеллектуально близок, и он ему письмо отправляет. Культура   другая. И там письма, несмотря на то, что  они жили в одном городе, с 32-го года по 40-й, до оккупации и отъезда Алданова в США. Но переписка там не очень интенсивная. А послевоенная – колоссальная переписка. Алданов сначала жил в Нью-Йорке, а потом в Ницце. Колоссальная переписка. Так вот  знакомство и сближение этих людей произошло за завтраком у Пети. Архив его сохранился довольно  большой, и значительную часть архива составляют бумаги Балаховской. Чрезвычайно интересно. Потому что  она прожила чуть ли не сто лет. Евгений Юльевич, увы, покончил с собой в 1938 году, по некоторым данным потому, что он не выдержал позора Мюнхена. Ее письма с конца 90-х годов 19-го века и до 60-х годов 20-го. Причем,  с людьми  в самых разных частях света. Это переписка по-русски. Очень интересно. Это как бы так, на будущее.

Вообще, вам  хочу сказать об архивах, много еще чего в них есть. Иногда  попадаются настоящие жемчужины, тексты, которые не только несут какую-то  информацию, чтобы узнать, как было на самом деле, а они блестяще написаны. Это утрачено уже сейчас, в эпоху электронной почты, утрачена культура общения с собеседником, умение формулировать свои мысли, и вот такая внутренняя  свобода, которая чувствуется в этой переписке. Все-таки люди тогда не были воспитаны так, чтобы не то, что публично выворачивать свое грязное белье, как сейчас бывает,  на экранах телевизоров или еще чего-то, а люди считали, что не все, раз ты не уверен, принесет ли это твое слово  пользу и не будут ли оно воспринято кем-то неправильно, надо это  обнародовать, а с теми людьми, в которых уверен, это надо предварительно обсудить. И вот там можно найти совершенно незатасканные, свежие мысли, некоторые идеи, к которым наше общество подходит только сейчас.

Иван Толстой: Олег Витальевич, есть такие известные реплики:  ну что, «Современные записки», в общем, все хорошее, что было в них давно уже сейчас переиздано за последние 20 лет. Ваши возражения на такую реплику?

Олег Будницкий: Я, отчасти, с ней согласен. Практически все те художественные произведения, которые там были опубликованы, они перепечатаны, особенно, крупные писатели. Чтобы прочитать тексты Бунина или Набокова, которые были там  опубликованы, не нужно идти в библиотеку и брать с полки «Современные  Записки», хотя есть своя прелесть в чтении текстов, которые опубликованы были именно там, именно так и в таком окружении. Это особое удовольствие, но это для гурманов. Но, во-первых, очень многие вещи не перепечатаны. Я имею  в виду публицистику, философию, историософию. Там есть еще достаточно большой корпус, который представляет  вполне  полезное и питательное чтение. Это один момент. Да и художественные вещи оттуда не все перепечатаны. Поэтому время от времени возникающая идея републикации «Современных Записок» мне не представляется продуктивной, но изучать «Современные Записки» как феномен истории русской культуры, изучать взаимоотношения, ту обстановку, ту атмосферу, в которой рождались и публиковались те или иные произведения для тех, кто занимается историей литературы, историей общественной и политической мысли, «Современные  записки» - это уникальный случай, когда мы под одной обложкой встречаем такое созвездие и такое напряжение мысли.